Голос Незримого. Том 2 - [7]

Но орда снялась и скрылась,

Саранче ль подобно, рыбе ль…

Лишь жена полунагая,

В кудрях, солнышка рыжее,

Вдруг к его прильнула шее,

Содрогаясь и вздыхая.

Бился юныш разгневленный

В тех кудрях, как в лисьих лапах,

Но узнал знакомый запах,

Тонкий, томный дух Олоны!

И, мужчиной став мгновенно,

Потянулся он всем телом,

Словно пламя, загорелым

К телу белому, как пена.

А она, личину сдвинув

С ослепительного лика,

Издала три долгих клика

Заунывней лебединов!

А потом, светла, как утро,

Другу счастье подарила,

Тайну сладкую открыла,

Целомудренно и мудро…

Возле бор седой и хмарный

В завитом качался хмеле,

Все деревья пламенели,

Тек смолистый сок янтарный.

Дальше – озеро Лейяла

Ковш вздымало бирюзовый,

Влагой полнило медовой, —

Их, сияя, поздравляло.

И сказал Медун счастливо:

«О, любимая! Взгляни-ка, —

Даль красна, как земляника.

Как сегодня всё красиво!»

И сказала та блаженно:

«О, любимый! Посмотри-ка, —

Высь синя, как голубика.

Всё сегодня несравненно!»

И в выси смеялась Плена,

Хохотал в дали Зорива,

Ибо знали, что красиво,

Что сегодня несравненно.

Глава VI

Кто считает, сколько бусин

В дорогой, дареной нитке?

Сколько капелек в напитке,

Если сладок он и вкусен?

Так они – Медун с Олоной

Дней счастливых не считали,

Но себя друг другу дали

И любили неуклонно.

Лишь одно она уж знала:

Это – друг ее последний.

Он: всей жизни долголетней

Для его любови мало!

Жили оба в отдаленье,

В упоенье и усладе,

Позабыв совсем о раде,

О войне и о правленье.

Жили вместе, как супруги,

Так прожить хотели веки…

Да сердились человеки,

Уж завидовали други.

Раз придумала царица

На повозке золоченой,

Хлыст подняв разгоряченный,

Вместе с милым прокатиться.

В путевой одежде белой

К запряженным коням вышла

И, сама поправив дышло,

Рядом с другом полетела.

Утром розовым, прохладным

Вился, длился путь приятный

То равниной необъятной,

То нагорьем неоглядным.

Иногда из чащ ковыльных

Вылетал к ним чибис тонкий

И ширял наперегонки,

И скрывался в тучах пыльных.

Наконец, устали кони, —

И они присели в неге

Под кленовые побеги

На пологом росном склоне.

Был то край уединенный,

Жили тут лишь трясогузки, —

И Медун уж пояс узкий

Снял, играючи, с Олоны.

И она улыбке ярой

Уж сдалась со мглой во взорах.

Но вблизи раздался шорох,

И явился рыжий Згара.

Нес корзину он с плодами,

Солнца больше и червленей,

И, подав ее Олоне,

Молвил робкими устами:

«Ты возьми мой дар плодовый —

Он работой тяжкой добыт,

Но умерь мой горький ропот,

Полюби меня ты снова!»

И ответила царица:

«Разве любишься за сласти?

Разве есть возврат для страсти?

Что прошло, не повторится!»

И уехала со смехом.

А вослед по росам ранним

Згара брел, до крови раним

Тем былого счастья эхом.

После вздумала царица

На ладье посеребренной,

Вскинув парус окрыленный,

Вместе с милым поноситься.

Вышла на берег Лейялы

В платье темном, без запястий,

И, сама собравши снасти,

Рядом с другом в ширь помчала.

В вечер ветреный, румяный

Стлался, длился путь прекрасный

То по глади синей, ясной,

То по ряби бурной, рдяной.

Иногда между осокой

Выплывал бобер к ним бойкий

И показывал постройки,

И скрывался вновь глубоко.

Наконец они устали

И на берег мягкий, мглистый,

На песок жемчужный, чистый,

С детской радостью сбежали.

Это час был затемненный,

Лишь стрекозы их видали, —

И Медун ремень сандалий

Развязал уж у Олоны.

И она к груди упругой

Уж прижалася в волненье…

Но послышалось хрустенье,

И явился черный Уго.

Нес он чашу глины белой

В красках тонких и узорных,

Лучше всех купав озерных,

И сказал Олоне смело:

«Вот прими мой дар готовый —

Создал труд его искусный,

Но обрадуй взгляд мой грустный,

Полюби меня ты снова!»

И ответила царица:

«Разве любишься за вещи?

Разве зов судьбы не вещий?

Что прошло, не повторится!»

И уехала со смехом.

А вослед прибрежным краем

Уго шел, до слез терзаем

Тем былого счастья эхом.

А потом еще царица

Вместе с милым захотела

С высочайшей вышки белой

На просторы подивиться.

В золотой княжой хламиде

Шла она вдоль лестниц длинных,

Взяв сама всех яств долинных,

И взглянула, кверху выйдя.

Ночью лунною, зеленой

Открывался вид чудесный

На высокий свод небесный

И на край широкий, сонный…

Из-за облаков порою

К ним неслась звезда большая,

И сверкала, потешая,

И скрывалась, небо роя…

А как только утомились,

На ковер цветной, пушистый,

Возле утвари душистой,

В полусне они склонились.

Был покой то удаленный,

Здесь лишь кот мурлыкал, медля, —

И Медун златые петли

Отстегнул уж у Олоны.

И она в любовном праве

Уж к устам младым припала…

Но пронесся шелест малый,

И явился белый Славий.

Нес он гусли со струнами,

Волн светлей и полнозвонней,

И, приблизившись к Олоне,

Молвил тихими словами:

«О тебе с хвалой медовой

Я сложил свои былины.

Разгони ж мои морщины,

Полюби меня ты снова!»

И ответила царица:

«Разве любишься за песни?

Разве есть меня известней?

Что прошло, не повторится!»

И откинулась со смехом.

А по лестницам скрипучим

Славий брел, до боли мучим

Тем чужого счастья эхом.

Не боясь беды, измены,

Обнялись Медун с Олоной,

Окропленной, убеленной

Молоком лучистым Плены.

Только озеро Лейяла

Зыбью черною ходило,

Змей серебряных плодило, —

Их о зле предупреждало.

Глава VII

Нету времени лукавей,

Чем часы глубокой ночи!

Тщетно в них смыкали очи

Дивы – Згара, Уго, Славий.

И сошлись во тьме безлунной

На дворе золототынном

В свете призрачном лучинном