Голос Незримого. Том 2 - [8]

С гневной молвью про Медуна.

Тут воскликнул Згара рыжий:

«Ах, когда б я не был дивом,

То в бою бы пал ретивом

Тот, кого я ненавижу!»

Проронил тут Уго черный:

«Ах, когда б я не был дивом,

Став от сглаза шелудивым,

Впал в опалу б он позорно!»

И шепнул тут Славий белый:

«Я ж не буду вовсе дивом,

Коль в моем навете лживом

Не погибнет он всецело!»

И открыл он злые мысли,

Рассказал свои им козни.

Зашумело в ночи поздней

От речей его, от крыс ли…

Розовили после зори

Град-Лазурницы Большие,

Но пошли в нем дни иные

В сплетне, плутне и раздоре.

Полюбилась что-то Згаре

Воевода Волотая.

Смотрит он часами, тая,

Ей во взор, как сумрак, карий.

Чистит ей вооруженье —

Шлем, куяк и наголенник —

И покорно, словно пленник,

Повторяет все движенья.

И повадился вдруг Уго

Быть с судьею старшей Юлис.

Днями гнется он, сутулясь,

К голове, седой, как вьюга.

Учит он ее реченья

О царе, народе, смерде,

Как преступник, ждущий смерти,

Внемлет ей без возраженья.

И зачем-то начал Славий

Знаться с главной жрицей Руей.

К пальцам бледным, словно струи,

Никнет он, ее лишь славя.

Верит всем ее гаданьям

По животным, звездам, пеплу.

Как больная, что ослепла,

Ждет вещаний с содроганьем.

А меж тем они все трое

В час закатный, в час рассветный,

Хлопотали незаметно,

Для Медуна яму роя.

Он же был веселья полон,

Розов, бодр от стоп до шеи.

Жил, в любви лишь хорошея,

Ибо дни близ милой вел он!

И еще свежей, моложе

Стала мудрая царица,

Но не знала, что творится,

Ибо нравилось ей ложе…

А кругом в шальном кочевье

Осень мчалася победно

И стрелою меткой, медной

Обагряла все деревья.

Налились и заалели

На рябинах горьких грозды,

И лесных орехов гнезда

Порудели и поспели.

В городище ж спели разом

Все напасти и тревоги.

Помогать не стали боги,

Потеряли люди разум.

Ожидался год голодный,

Надвигались вражьи вои,

Что же самое плохое —

Дивки сделались неплодны.

Сколько было пар веселых!

Да от чьих-нибудь заклятий

Нет от Плены благодати,

Нет меж женами тяжелых…

И однажды, в полдень знойный,

В миг, когда так тихо было,

Раздались удары в било,

Вески, резки, беспокойны.

И Олона побледнела,

Как при вести о несчастье,

Но в великом самовластье

Слабость сердца одолела.

Поцелуем голубиным

С милым юнышем простилась

И поспешно очутилась

На дворе серебротынном.

Там толклась толпа народа,

Там гудела буйно рада,

Безначальной воле рада,

Миговой пьяна свободой.

На помост взошла царица:

«Мир да лад, о дивья рада!

Что тебе, великой, надо?

Полевать? Молиться? Биться?»

И чего-то выжидая,

Стихло вдруг людское море.

А вперед, темна от горя,

Вышла с речью Волотая:

«Ты слюбилася с русином.

Как во тьме живешь волшебной.

Племя ж то для нас враждебно

И грозит уже вблизи нам!»

Снова море человечье

Зашумело, в страхе горбясь,

А вперед, желта от скорби,

С тихой Юлис вышла речью:

«Ты в любви ума лишилась,

И даришь свой стол мужчине.

Уж мужья смелеют ныне,

Наша воля сокрушилась!»

Снова стихло, что-то чуя,

Море женщин справа, слева.

А вперед, черна от гнева,

Вышла с громкой речью Руя:

«Ты побрачилась с бездетным.

Служишь Плене неугодно.

Вся страна уже бесплодна.

В том супруг твой даст ответ нам!

Грех ты свой тогда замолишь,

Если в жертву дашь Медуна.

Он – красивый, чистый, юный.

Нужно нам его, его лишь!»

Завопила рада: «Мати!

Помоги отвесть беду нам

И пожалуй нас Медуном

Завтра к празднику зачатий!»

Содрогнулася Олона

И не вдруг уразумела,

Стала вся, как холм из мела,

Огляделась изумленно…

Увидала под ногами

Город милый свой, любимый,

Уж теперь не боронимый

Ни царицей, ни богами.

Тихо молвила: «О дети!

Рвите сердце мне на части!

Чтоб укрыть вас от несчастий,

Дам я лучшее на свете…»

И пошла в свои хоромы,

И шаталася, идучи.

Бог Зорива скрылся в тучи,

Бог Ратгаст готовил громы.

Глава VIII

Хорошо вражду залить бы

Золотой водою грозной!

На беду уж было поздно —

Взволновалась вся селитьба.

Тщетно били камни градин,

Напрягались луки радуг:

Всё велик был непорядок,

Крик и гомон был громаден.

Хоть окончилася рада,

Продолжалось оживленье —

Ибо шли приготовленья

Для кровавого обряда.

Лишь на башне древней, белой,

Тихо смертью возвещенной,

Льнет к хламиде позлащенной

Плащ мужской поголубелый.

Ах, идет там расставанье!

Говор там идет грустящий,

Словно бисер шелестящий,

Словно зегзиц кукованье.

Вопрошает так Олона:

«Как могло всё это статься?

Ты – милей мне сына, братца,

Ты – мой жданный и молённый!»

А Медун ей отвечает:

«Не горюй: так, видно, надо.

Лишь разлука горче яда.

Смерть меня не удручает».

Вопрошает вновь Олона:

«Без тебя как жить я стану?

К неживому кинусь стану

И сама умру без стона».

А Медун ей отвечает:

«Не печалься: будем вместе.

Как жених, явлюсь к невесте.

У русинов каждый чает».

Вопрошает вновь Олона:

«Как же будет то возможно?

Не томи надеждой ложной!

Ты погибнешь, умерщвленный».

А Медун ей отвечает:

«Не грусти: уж я на тризне

Возвращуся к новой жизни.

В этом жрец нас поучает».

И открыл, что жил, не веря

В Плену, Реку и Ратгаста —

Проклиная втайне часто

Всех богов их, злых, как звери!

И что есть один лишь правый

Бог, подобный их Зориве,

Но добрей, мудрей, красивей,

Синеглазый, русоглавый.

Показал ей знак нагрудный, —

Перекрещенный, злаченый,

И, обнявшися с Олоной,

Замер в думчивости чудной.

Ниже – озеро Лейяла

Золотым венком свивалось,

Алой лентою вязалось, —

Их красою утешало.

Дальше горы Загадули