Голос Незримого. Том 2 - [9]

В пышных купах багрянели,

В желтых клубах пламенели, —

И Олону ввысь тянули.

Встала вдруг она, прямяся,

Светлым оком в небе канув:

«Будет верить в истуканов,

Что стоят на крови, мясе!

Твой же Бог золотосердный

И моим да будет богом.

Дай мне знак его залогом

Нашей брачности бессмертной!»

Встал Медун: «Тебе дарю я,

Что не дал бы иноверцу…»

И прижал ее он к сердцу,

Подарил ей крест, целуя.

Так на вышке белобревной

Всю ту ночь Медун с Олоной

Протаилися влюбленно,

Прошепталися любовно.

А пред солнечным восходом

Раздались внизу блеянья,

Восклицанья и бряцанья

С плясовым тяжелым ходом.

И сказала тут Олона:

«Собрался народ зарано,

Ибо нынче День Багряный,

Не Зеленый! Не Червленый!

Праздник плода сбереганья,

Материнского зачатья.

Ах! должна тебя отдать я…

Ах! убьет тебя закланье…»

И пошла за милым, воя

Дольних иволог несчастней,

Вся в суровеющем красне

Под косою огневою.

А внизу – в народном шуме

Жрицы кликали, кружились

И кинжалами язвились,

Полны яростных безумий.

На плечах зияли раны,

А в перстах гремели бубны.

Вслед, серебряны и крупны,

Шли священные бараны.

Их вели, как полагалось,

Дивьи маленькие дети,

Но, глядя на раны эти,

Там и сям дитя пугалось.

И влеклись, безмерно горды,

Плач их грудью утишая,

Взгляд серьгою утешая,

Матерей нарядных орды.

Впереди, страшна собою,

В исступлении пророча,

Новым ужасом мороча,

Мчалась Руя пред толпою…

И Медуна вдруг схватила,

Повлекла на холм пологий,

Где стояли кругом боги,

Облиты зарею с тыла,

Обвила она веревкой

Юных рук резные кисти,

Юный стан, луча златистей,

Повалила навзничь ловко

И над жертвою прекрасной

Занесла с улыбкой лютой

Нож, луною изогнутый,

Что мгновенно стала красной…

Всё дивейство ниц упало

И лежало оробело,

А из шеи белой, белой,

Ток сочился алый, алый…

Из-за серых, бурых взгорий

Уж спешил стрелец небесный,

Но кружил во мгле окрестной

Женский клекот: «Горе! Горе!»

И толпа вдруг увидала,

Содрогаясь, отбегая,

Что Олона Золотая

Вдруг серебряною стала.

Застонал тут, каясь, Згара:

«Что мне в том, что он погублен?

Он Олоной не разлюблен…

Охлажденье – злей нет кары!»

Взвыл, отчаиваясь, Уго:

«Что мне в том, что стал он тленен?

Для нее он неизменен…

Ревность – хуже нет недуга!»

Но, грозясь, хихикнул Славий:

«Уж теперь не будут вместе.

Нет утехи слаще мести!»

И кружился пса вертлявей.

А меж тем с пустого жрища

Труп Медуна тихо взяли

И на снежном покрывале

Уносили в городище.

Выси все поголубели,

Веси розовыми стали,

Травы ж никли, повядали,

Птицы вились, но не пели.

И заплакал сам Зорива

Разливной росой соленой

Над серебряной Олоной,

Над Олоной несчастливой.

Глава IX

Кто прожить желает мудро,

Пусть во всем благое видит!

Облак тает – солнце выйдет,

Звезды гаснут – встанет утро!

Сгиб Медун-Стрелец Прекрасный,

Вот лежит он нем, недвижен,

Но с Олоной больше сближен

Силой вечности всевластной.

Дни идут – он спит глубоко,

К ней на ложе вознесенный,

А она, и в ночь бессонна,

Не спускает с друга ока.

При вторых и третьих певнях

Всё Олона над Медуном,

С ликом белым, вечно-юным,

В серебристых косах древних.

Обняла его, прильнула:

«Приходи за мной, о милый!»

И пугливы, и унылы,

Ей внимают Йинка с Улой.

Сжег закат костер четвертый,

День лежит Медун уж пятый

Средь малиновой палаты,

Молодой, прекрасный, мертвый.

И явились с нежным пеньем

Все дивейские невесты

Проводить его до места,

Что избралось погребеньем.

В вечер лунный и туманный,

Шли они с ветвями ивы

Вширь, где все почили дивы,

Вдаль, где круглые курганы.

А придя на возвышенье,

Над костром неопаленным

Положили прах с поклоном,

Лук его и украшенье.

Привели коня Медуна

В вороненой лучшей сбруе,

И столпились возле Руи,

Белизной омыты лунной.

Тут, пройдя по дымным росам,

Кто-то с девами встал рядом.

Жрица ж, верная обрядам,

Обратилась к ним с вопросом:

«Нет ли здесь Медуну милой,

Что желала б несмущенно

Заодно с ним быть сожженной,

Под одной с ним лечь могилой?»

«Есть», – ответил голос чистый,

И блаженный, и печальный,

Как струя, был он хрустальный,

Как струна, был серебристый.

И прекрасна, непреклонна,

Из толпы немой и тесной,

Надевая вьюн невестный,

Вышла вдруг сама Олона.

Весь народ от страха прянул,

Весь народ от горя охнул,

Словно город дивий дрогнул,

Дивий род под землю канул.

Завопили: «Мать родная!

Ты почто нас оставляешь?

На кого нас покидаешь,

Золотая! Золотая!»

Громко крикнула: «О други!

Я служила вам довольно.

Дайте ж мне вздохнуть уж вольно…

Отдохну я при супруге.

Ты прости, народ мой женский,

Дорогой народ дивейский!

Береги свой строй житейский!

Покори весь мир вселенский!»

Трижды в ноги поклонилась

Да четырежды лишь в пояс,

Не боясь, не беспокоясь,

Бить огонь распорядилась.

И заискрилось огниво,

И кострище запылало,

Голубо, желто и ало,

Как павлин большой, красиво!

К птице жгучей, яркокрылой,

Уж приблизилась Олона,

Но вскричала просветленно:

«Ты пришел за мной, о милый!

Радость! Мы – не иноверцы.

Мы вовеки вместе будем!..»

Провела рукой по грудям,

Ухватилася за сердце,

Гибко на землю склонилась

И с улыбкою скончалась.

Тут во всех вонзилась жалость,

И объяла всех унылость.

Это стон, степная выпь ли?

Это рев, лесные ль вепри?

Нет, то – люди с эхом дебрей

Так рыдали, словно гибли!

И отчизну Згара кинул —

За грядой он скрылся горной.

Утопился Уго черный —

Он в родной Лейяле сгинул.

Посчитался с Руей Славий —

Кто из них всему виною?