Голос Незримого. Том 2 - [11]

Потом – работою партийной

И политической борьбою.

И вот за дорогое дело,

Кляня лукавую судьбу,

От колоннады Думской белой

Попал в крестьянскую избу.

XII

И началася жизнь иная

Здесь в чистой и пустой светлице —

Без папирос, газет и чая, —

Но чудная, как небылицы!

Все дни светлы, как день единый!

В окне – лишь небо да сугробы,

Что хлебы пышной нежной сдобы,

Да серебристые рябины…

Мелькнет лазурный хвост сорочий

Иль беличий златистый хвост —

И день прошел… А ночи, ночи!

Все в гроздах крупных бледных звезд.

XIII

Все дни светлы, как день единый!

К колодцу ходит Василиса

С склоненной шеей лебединой

И с мягкою походкой лиса.

А в розовый морозный вечер

Справляет службу, псалм читая,

Подручник пестрый расстилая

И тепля золотые свечи.

Творит начал, метанья, отпуск…

И видится в дверях порой

Платок, повязанный на роспуск,

Иль черный сарафан с каймой.

XIV

Великодушный, откровенный,

Со староверами своими

Борис сдружился постепенно —

Беседовал, работал с ними.

Ему уж нравились обряды

Их веры вековой уставной,

Старинной жизни ход исправный,

Былые плавные наряды…

И, вольнодумец! брал Псалтирь он

И Апокалипсис читал,

Где синеперый реял Сирин,

Где алый Алконост витал.

XV

Любил он промысел их сканный

С посеребреньем, позолотой, —

Солонки, ларчики, стаканы

Сквозной финифтяной работы.

Любил, как пахнет ладан росный,

Как пахнет розовое масло,

Лампаду, что в углу не гасла,

Обед обильный, вкусный, постный.

Врозь ел и пил он постоянно,

И, по привычке не крестясь,

С крестовой ложкой деревянной

Садился всё же кушать князь.

XVI

Он не скучал. Живой и пылкий,

Здесь, близ земли, в уединенье,

Охотничьей старинной жилки

Почувствовал он пробужденье.

На лыжах липовых скрипящих,

Со старой ржавой одностволкой,

Он под зеленой хвоей колкой

Блуждал в душистых, мшистых чащах.

Следил седых, косых зайчишек

В излогах прихотливый бег

И розовых смолистых шишек

Паденье мягкое на снег.

XVII

Он понял родины красоты

И любовался с гор и скатов

В который раз! быть может, в сотый

Явленьем пасолнц и закатов:

Игранием столбов багровых,

И настов зыбью голубою,

И изумрудной городьбою

Лесов еловых и кедровых.

В красе той белой лебединой

Он понял женские черты

И нес в ложбины и долины

Мужские смелые мечты!

XVIII

Постигнул душу он природы:

Медвежью лень и ум барсучий,

Крота таинственные ходы

И короеда путь ползучий.

Постиг он всякий голос птичий —

Призыв любовный и тревожный,

И постук дятла осторожный,

И домовитый свист синичий.

В повадке куньей иль собольей

Девичью прелесть видел он

И шел через луга и поле,

Неведомо в кого влюблен.

XIX

Но дома помысл всё упорней

Влекла-манила Василиса.

Любовь росла, пускала корни

В душе испытанной Бориса.

Он не кончал страницы писем,

Когда она, оконца мимо,

Шла, недоступна, несмутима, —

И вслед глядел, пленен, зависим…

Стучал сапфирною печаткой

На крупном родовом кольце

И грезил с болью странной, сладкой

О страшном и святом лице.

Глава II

I

Усольцев был происхожденьем

Из старо-княжеского рода,

Чье древо с пышным разветвленьем

Генеалог чертил три года.

Тот род был славный и богатый,

Имевший встарь владений область,

Пожалованную за доблесть,

Но странною судьбой чреватый.

В семейных блекнувших архивах

Хранился роковой их герб:

На синем поле в желтых свивах

Скрещалися копье и серп.

II

И дед один, боец блестящий

Очакова и Измаила,

Покинул Двор, его клеймящий

За связь с донской казачкой милой.

Другой же дед, герой суровый

Бородина, Аустерлица,

В отставку вышел, чтоб жениться

На девушке своей дворовой.

Их имена остались громки,

Забвенью жизни предались…

О том старались все потомки,

Но вспомнил их теперь Борис.

III

Он унаследовал от дедов

Их золотисто-рыжий волос,

Нрав воинов и непоседов,

Высокий ум и низкий голос.

Легко он кончил курс лицейский,

Прекрасно – университетский,

Но скоро бросил круг свой светский

И рано – важный чин судейский.

Любил он женщин… Но, как деву,

Одну свободу он любил!

За вольный Лондон и Женеву

Россию смирную забыл.

IV

И вот она – в окне! У двери!

Еще чудесней и нежданней:

Не грубых лишь полна поверий,

Не жутких горевых преданий,

А полная глубинной верой,

Невидным делом, скрытым смыслом,

То со свечой, то с коромыслом,

То с книгою, то с яблок мерой…

Ах, эти косы русой пряжи,

Что до полу, струясь, висят!

И стан невиданно-лебяжий,

И несказанно-синий взгляд!

V

Сияла северная полночь,

Глубокая и голубая.

По небу плавал месяц полный,

Черпак молочный проливая…

Лежала тень черно и четко,

Дрожала тишь мертво и звонко,

Лишь легкий храп вздыхал за тонкой

Филенчатой перегородкой.

Там спали: на больших дощатых

Кроватях в пологах цветных

И на лежанках изращатых,

В перинах, думках пуховых.

VI

Борис не спал. Из дряхлых кресел,

Из маленьких и душных комнат

Глядел в студеный сад… И грезил

О тех, что ждут его и помнят.

Он получил письмо от Леи

И быть сейчас хотел бы с тою,

Кого считал своей женою,

С кем жил, одну мечту лелея.

Он вспомнил тонкий нос с горбинкой,

Кудрявый мрак волос ее, —

И только. Словно паутинкой,

Весь лик заткало забытье…

VII

Зато пришли на память ныне

Крестьянка та и та казачка —

Две сарафанницы-княгини…

Он грезил… Вдруг былой заплачкой,

Старинной песней причитальной

Заслышалось среди молчанья

Глухое девичье рыданье

Из горницы хозяйской дальней!

Тогда, по переходцам крытым,

По лестничкам то вверх, то вниз,

По клетям, рухлядью набитым,