Голос Незримого. Том 2 - [13]

XXI

О сонное ночное царство!

К чему героев непокорство?

Здесь каются и без бунтарства,

Постятся и при корке черствой!

А изуверство, самовластье

Здесь губят молодость и прелесть, —

И, как сердца б ни разгорелись,

Здесь невозможны радость, счастье…

Проклятье! Есть ли королевич,

Что злого змия б одолел?

И власть – чтоб лик твой, мудр и девич,

Мне улыбнуться захотел?!»

XXII

И, кудри яркие ероша,

Метался в горенке он узкой

С усмешкой бледной, нехорошей

Над тьмою женской, тьмою русской…

Иль, губы алые кусая,

Над девушкой склонялся в муке —

Ловил в порыве диком руки,

Засматривал с тоской в глаза ей…

И жег огонь страстной и страстный

Тех широко раскрытых глаз,

И струйка крови темно-красной

С руки уколотой лилась!

Глава III

I

О Вологодский край пустынный

С красой святой и чародейной!

К тебе тропины и путины

Завихрил ветер снеговейный…

Твои серебряные села,

Похороненные в сугробы,

Хранят еще свой быт особый

Порой рабочей и веселой.

Твой люд живет с станком и донцем,

Держа рубанок и утюг, —

И покланяется пред солнцем!

И чтит Великий свой Устюг!

II

Зима кончалась. Шли гулянья

Широкой Масляной Недели:

Обжорные пиры, катанья,

Ряженье и игра в сопели.

Мороз звенел, заносы кучил,

Но солнце грело всё любовней…

Везли ему навстречу дровни

Ржаные копна вешних чучел!

Загавливались староверы

И, цельные в житье-бытье,

Не знали удержу и меры

Ни в богомолье, ни в питье.

III

Семья большая Аввакума

Во всем ему повиновалась:

Чтоб и работалось без шума,

И без помехи отдыхалось.

Две дочери уж с рук сбылися,

Другие две лишь подрастали,

И не было забот, печали

О вековухе Василисе.

Ее глава старел спокойно

И лишь в ночи, лежа без снов,

Вздыхал о том, что, недостойный,

От Бога не имел сынов.

IV

Он слыл за старца-многодума,

За столп могучий староверский,

И уважали Аввакума

На Керженце и в Белозерске.

К нему езжали-вопрошали,

Достаточно ль распев демествен,

И Спас одно– иль двуестествен,

И нет соблазна ли в кружале?

Но в праздник он, указчик старый,

Грехом не почитал разгул —

И упивался брагой ярой,

И песни хмельные тянул!

V

Теперь в избе у Аввакума

Сидел родной и посторонний:

Соседи, зятя два, три кума,

Сильван начетчик, поп Софроний.

Там кудри, бороды, бородки

Вились, черны, рыжи и седы,

Велись сердечные беседы,

Разымчивые пились водки,

И елись с сковород, руками,

Блины, красны и велики,

С припеком – груздями, снетками,

Пшеничной, гречневой муки.

VI

Усольцев, слыша шум застольный,

Ходил, хандрил, почти жалея

О жизни городской и вольной,

О верной и покорной Лее…

И призрак Петербурга близкий

Рисунком туши и графита,

Рельефом кварца и гранита —

Его мосты и обелиски,

Дворец, трибуны, раздевальни —

Предстал отчетливо пред ним, —

И призрак Петербурга дальний

Ему явился неродным!

VII

И образ женщины любимой,

Как бюст из хрупкого фарфора,

Как акварели неценимой

Эскиз, поблекший слишком скоро, —

Ее нестройные наряды

И кудри, жесткие от стрижки,

И умные, сухие книжки,

И резкие слепые взгляды —

Сужденья о стране родимой —

Проплыл туманно перед ним…

И образ женщины любимой

Вдруг сделался ему чужим!

VIII

Смеркалось. В стекла бились звонко

Искристо-льдистых комьев брызги

От троек, мчащих перегонкой,

И нежные девичьи визги.

Скакали кони с лентой в гривах,

Зеленой, алой, желтой, синей,

И парни в шутовской личине

На лицах красных и красивых.

И переливные сосульки

Ломались, падая с конька,

И звезд блестящие бирюльки

Ловили в небе облака.

IX

Попили гости, пошумели —

И разошлись. Сильван Иваныч,

По темноте иль по метели

Домой нейдя, остался на ночь.

Утихло всё. Лишь Василиса,

Раздевшись, гнула стан лебяжий,

Расчесывая косы глаже

И грезя томно про Бориса.

Дверь скрипнула. И вдруг мужская

Рука зажала ей уста,

Прильнула к грудям вороная

И колющая борода…

X

То был начетчик. Опьяненный,

Весь терпко пахнущий настойкой,

Склонял он взор свой замутненный

Над девушкою стройной, стойкой.

Шептал ей: «Мне с тобою, родной,

От Бога плотский грех дозволен…

И несть греха, коли замолен…

Паденье ж Господу угодно!»

Но белой сильною рукою

Она его толкнула вон

И молвила себе с тоскою:

«Ин! Пусть берет другой – не он!»

XI

Раскинув кудри огневые

И разметавшись на кровати,

Князь спал и видел сны златые…

Как вдруг средь снившихся объятий

Очнулся. Сон прелестный длится! —

Уста целуют и алеют,

Милуют руки и белеют,

И слезами кропят ресницы…

О, как он бережно и нежно

Ее признал! Ее привлек!

И в край безгрешный и безбрежный

Вступил с ней, строгой, тих и строг…

XII

Но не без мук, не без борений

Далось то счастье Василисе, —

И было много в ней сомнений,

Когда они уже сошлися.

Все дни она, себя тем мая,

Канон Святителю Николе,

Кого особо чтут в расколе,

Читала, лестовку сжимая.

Молитвовала, плача, каясь,

Понять свершенное темна…

А ночью, ластясь и ласкаясь,

Всё понимала, влюблена!

XIII

Тогда Борис глядит ей в очи!

Тогда Борис ей косы гладит,

Шепча всё жарче, крепче, кротче,

Что будет жить он так, как прадед:

С ней неприметной, неученой,

Да Василисою премудрой,

Голубоокой, русокудрой,

Он примет злат-венец законный…

Алеет свет лампадки зыбкий,

Пречистый Спас глядит светло, —

И хорошо им, словно в зыбке,

Как в поле вольно и тепло!

XIV

Усольцев тоже взял то счастье

Не без волнений и раздумий

И чуял, что на них с их страстью

Проснется гневность в Аввакуме.

Он днями грезил о побеге —

О далях сумрачных дорожных,