Голаны - [10]
- Сирота я, Йосенька, - отвечаю. - Чего уж там. Привык... И горе у меня, большое горе...
- Брось все и пошли ко мне, - говорит мне в ответ Иосиф. - Я помогу твоему горю.
Знаете, меня долго уговаривать не надо... Благословен Господь, что не сотворил меня женщиной...
Сидим мы с Йоськой под деревом гуява в полной тишине на исходе субботы. На столе орешки рассыпаны, фрукты, фистук-халаби, изюм.
- Знаешь, - говорю, - брат мой Юсуп, женщины в России называли меня Изюмовичем. Прямо так запросто говорили: "Что это ты, Изюмович, зарапортовался и величайшую заповедь забыл - не прешь и не рвешь?!"
- Я помогу твоему горю, - говорит Йоська. - Какое у тебя горе?
- Со дня на день сын у меня родится, а имени нет.
- Хамор, - говорит вежливый Юсуп. - Откуда ты знаешь, что у тебя будет сын?
Смотрю я на Йоську, и смеяться мне в лицо его хочется. Хоть и роскошная рожа у Йоськи. У Йоськи две девчонки в активе, а у меня сын в России, Эфраим, техникум электромеханический закончил. Может быть, в Афганистане лютует сейчас - как знать? Платит мой первенец Советам таможенные сборы. Вырос зверенышем без отца...
- Слушай, - говорю, - Юсуп, и запоминай. Почему у тебя только девочки рождаются? Это ты ишак, а не я. Любишь ты свою Эстерку, жену свою, до кондрашки, и это - беда! От беды девочки рождаются... Так мне отец мой, Зямчик, объяснил. Если любишь - исключительно девочки и беда в дом войдут. И проживешь ты свою жизнь в печали и оппозиции. Отец, правда, сказал проще, но ты, Юсуп, по фене не ботаешь, и тебе не понять...
- Давай, - говорит Йоська, - гат пожуем.
- Давай.
Приносит корзинку листьев. Жую с проглотом. Араком, мерзятиной, запиваю... Как одеколоном в морской пехоте...
Что и говорить, обшмалялись мы с Юсупом в драбадан. Что я только Йосеньке в тот вечер не пиздел! "Как хороши, как свежи были розы!" - говорил я другу, рожденному в Израиле и никогда не бывавшему на периферии. Я возил его на перекладных из Тифлиса! Я стучал в рельс у штабного барака. И в заснеженном парке в Амстердаме мы, я и Йосенька, обоссались в штаны в присутствии прекрасной дамы... Да! Двое обрезанных и Прекрасная Дама!
- Как себя чувствуешь? - тревожится Юсуп.
- Как кошерная скотина, - говорю. - Отрыгаю жвачку и копыта растопырил.
- Ай-ва!!! - говорит Йоси. - Я помогу твоему горю.
- Чем ты можешь мне помочь, дикий человек, абориген?
- Дай сыну имя величайшего еврейского полководца!
- Смеешься?
- Нет.
- Юсуп, я должен назвать ребенка именем моего отца! Моего отца водил по Колыме гулаговский "полководец" Герман. Кстати, тоже еврей. Полный червонец. Душа деда непутевого, Зямчика моего, переселяется во внука, а ты про полководца трекаешь.
Тогда рассказал мне Иосиф о царе Сауле. О военачальнике его Йегонатане. О воинском счастье его и преданности... Красиво говорил Иосиф. Погибли Йегонатан и Саул... Одеревенели скулы от листьев тайманского наркотика и бурчало в животе. Не нравился мне Саул. Хоть и ростом был от плеча выше любого в Израиле, мне мерещился тот патлатый, что обстрелял и потопил "Альталену".
- Знаешь, как переводится имя Йегонатан? - спрашивает меня, смурного, Иосиф.
- Нет.
- Поц! - говорит мне в лицо Юсуп безнаказанно. - Это имя прямо от Б-га! "Он дал"! Йе-го-на-тан!!! Вернул тебе Господь Зямку твоего. Так и назови сына - Йегонатан-Залман бен Моше.
Вот тебе и гат, орешки с изюмом... Человек Божий, абориген мой, Юсуп... Кому косметика, а кому судьба...
Схлынула с меня дурь левантийская, и поклялся я перед Иосифом Хамами, что на обряде союза с Предвечным будет он первым человеком. "Крестным отцом".
Друзья и соседи прозвали Йегонатана "Бакбук Молотова". Очень опасный мальчик крутился среди нас. Вылитый дедушка. Благим матом и не благим ревело мое золото, чижик мой, Зямочка, пугая окрестных тайманцев. Заслышав его вопли, беременные соседки проводили тыльной стороной ладони по глазам и говорили: "Хамса".
А Йоська души в нем не чаял. Забаловал пацана гостинцами, курить, каналья, учил и жевать листь гата. С военных сборов, не заходя домой, прибегал. Жетон, крылышки и красный берет парашютиста подарил, а такие вещи не дарят.
Рысачил я в ту пору на линии Эйлат-Герцлия. Двадцать шесть ходок в месяц отдай - не греши. Восемьсот верст на круг. Да прихватишь еще пару коротких рейсов от стада европейских машин, что прибывают в порты Ашдода и Хайфы. Не одних же "японок" таскать.
Едешь вечером домой совершенно счастливый и гадаешь: "Спит уже мое золото или еще под деревом гуява сидит? Кушало дите борщ или опять шашлыки с мангала всухомятку ест, обжигаясь? "Косметолог" ему сказки арабские рассказывает или маманя про Киев бухтит?" Задумаешься, развесишь уши и проутюжишь светофор на темно-бордовый цвет. Визжат наездники из легковушек, пальцами у висков крутят, средним перстом пассы шлют, номер записывают на память. Рюхнешься в зеркала - не повис ли на хвосте ментализм - и радуешься. Удержу, можно сказать, нет от радости. Прибегаешь в свой Шаарим, наконец, бросишь трейлер на пустыре - и домой.
- Где дите, женщина? - спрашиваешь. Во-первых.
- Внизу, - отвечает. - У Йоси.
- В детдом, - говорю, - сука, дите родное сдала?
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».