Голаны - [8]
Дверь входную, как вор, по-тихому. Крадется по коридору в салон. Где же ты...
Что за бред? - столбенеет Мотька. - В это время гонят порнуху?
Облошадели на телевидении! Время-то... У соседей дети не спят!
Видит Мотька, еб твою мать! Телевизор вообще не включен.
Это в спальне, взахлеб... жена... Кути, милый!... Ах, вот... еще! Вот... уже! Ах, вот... Ю-у-у-у!
* * *
... Есть в Кирьт-Малахи забегаловка "Али Баба". Марокканец Проспер Каркукли хозяин там. Очень кошерный и гостеприимный еврей этот Проспер. Говорили: сидит на игле. Ну и что? Пидор лучше?
Гудела рота "гимель", выставляя Мотьке пари. Веселый мальчишник.
Притулился Марьян Павловский к плечу напарника. Не разлей вода.
Глушил водку, как не в себя, и зверел, шляхта.
Помню, Моти вообще не пил. Улыбался странно и прятал глаза. А я с тех пор никогда не слыхал, чтоб жен называли птичками. А уж Бамба-Осем тем более.
ПАРОЛЬ "ВЕТКА ПАЛЬМЫ"
Глава первая
Оружейных дел мастер Саид Хамами с женой Аюни и узлом носильных вещей прибыл в Сион на крыльях орла из Йемена.
В изначалье Пятого царства. Во времена Давидки-бомбардира.
Того самого Дуделе, что приказал обстрелять и затопить пароход "Альталена" с репатриантами-бейтаровцами на борту в виду берегов Святой Земли.
И потопил!
Накаркало воронье напасть державе той, низкорослого, патлатого фараончика, и не смыть его имя с надгробья истории...
Да.
Но не о нем речь.
Чудо с орлом и йеменцами сотворило Еврейское Агентство.
Появились на улицах Адена, на базарных площадях и в молитвенных домах опасные люди издалека, говорящие шепотом. В сумерках приходили они и исчезали в ночи, но от сказанного "безликими" умолкали раввины, да старухи пророчили беду.
Переполнились сердца ивриим страхом, а души томлением.
Закрывал теперь лавку Саид Хамами задолго до вечернего намаза правоверных, терял покупателей в весенний месяц Ияр - месяц охоты на перепелов и бойкой торговли. Уходил, прятался в комнате, прилепленной к лавке, где земляной пол был сплошь покрыт лоскутным одеялом в две ладони ребром толщиной.
Ждала его там девочка Аюни - жена его из почтенной семьи, что выпекали лепешки на продажу, а в праздник Песах - мацу.
В красном, золотом шитом наряде ждала его Аюни.
Маленькие ножки, такие теплые и трепетные в любви, как пара птенцов-перепелят, укрыты от чужого взгляда традиционным лиджа от пяток до бедер, и только он, Саид Хамами, знает таинства жены.
Грешил он, подглядывая, как его Аюни плавит воск на мангале. Как полоски льна пропитывает вязкой липучкой, накладывая на ноги и укромные места на лобке и под мышками. Как, закусив нижнюю губу, с визгом и стоном срывает с нежного тела своего тонкий пух волос - и все это ради него Саида, господина своего и кормильца.
Подводила брови зеленой сурьмой. Натирала десны кожурой ореха, и тогда белые зубы ее были красивее сахара.
Мятой и камуном пахла Аюни. Мятой и камуном...
В ту зиму, в месяц Шват, познал жену свою Саид. В конце зимы появились "безликие", и ушла мужская сила из Саида.
Совсем ушла.
Помнит он, разговорился со знакомым охотником-мусульманином о беде своей. Как продал лучший свой "мультук" с прикладом из ливанского кедра за бесценок. И сказал охотник: "Криза"! А что это - объяснить отказался. Ходил человек в Мекку, в хадж, Аллаху падал в ноги в молитве, а объяснить убоялся.
"Криза", - и весь сказ.
Бежал сон и покой от Саида. Корила себя и горевала Аюни, ставшая неугодной в глазах мужа. Плавилась, сгорала свеча до восхода солнца, уходила ночь вместе со сжигающими слюну рассказами Аюни, как видела она однажды ослов - самца и самку, как на бегу и с разбегу вошел хамор с ревом и воплем в атон и как правоверных, ужаленных ревом, понесло из мечети вдогонку за ослами. Как били палками человеки животных, но упрямые ишаки продолжали реветь и любить друг друга.
Только и эти рассказы не укрепляли Саида.
Тогда пошел он к известному колдуну в Адене по прозвищу Заб, и сказал ему косорылый мудила, говоря: "Ты, ягуд! И место твое в стране твоего народа! А беда твоя лежит на листьях кустов "джат". Пожуешь листья и забудешь печали свои, и прошлое свое, и ремесло свое. Много детей будет у тебя, и то, что с печалью носишь ты между ног своих, в прибыль и в радость превратится. Знаменитым будешь в роду своем, и соплеменники твои придут к тебе на поклон".
Так сказал косорылый Заб, и Саид поверил ему. Всем сердцем поверил. И сбылись слова те в Сионе.
Большой серебряный орел перенес Саида и Аюни из Адена в Луд, и поселил их в городе Реховот, в квартале Шаарим. В квартале тайманим. Стали называть соседи Саида - Саадией, а его жену Аюни - Аувой.
С кризой наш Саадия так и не расстался, но уже совсем по другой причине. Быстро смекнул Саадия, что поймавший кризу в Сионе, может считать себя счастливым человеком. Избранником судьбы может считать себя, да!
Зазывают как-то Саадию к военному коменданту.
- Давай, - говорят, - оформим в войско.
- Нет! - говорит Саадия.
- Как "нет"? - говорят. - Обязан.
- А у меня криза!
- Когда же пройдет твоя криза?
- Дайте мне чанс!
Или вот, к примеру, нудники из бюро социального обеспечения. Приставали. Ругали. Примерами глупыми запутывали.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.