Год в усадьбе - [5]

из пасти у чугунного дельфина

струя бежала в лунный водоем.

III. «Я наклонил лицо над водоемом…»

Я наклонил лицо над водоемом,

в мои глаза взглянула глубина

прозрачных вод: огромная луна

плыла внизу на небе незнакомом.

О, как влекла подводная страна

в печаль свою нездешнюю, к истомам,

которых нет на свете, к лунным дремам,

к преображению земного сна…

На рубежах державы чародейной

я призрак вызывал отшедших дней

и слушал тишину благоговейно,

и сумраки аллей сливались с ней,

струи журчание и мгла теней

и блеск луны на мраморе бассейна.

IV. «И все смешалось: ночь, вода и тени…»

И все смешалось: ночь, вода и тени,

развалина и статуи богинь…

Один среди мерцающих пустынь

я плыл в ладье по воле наваждений.

Ни свет, ни тьма — туманы отражений,

скользящих волн опаловая синь,

чуть слышный плеск, волшебная теплынь

да спутник мой, дельфин, за мною в пене…

Кто я? Куда плыву? Ах, все вокруг

в просторах сказочных мне было внове.

Куда?.. И голоса запели вдруг —

необычаен был призывный звук:

«Плыви, плыви к царевне Меодове!..»

Но песнь оборвалась на полуслове.

V. «И только дивные замолкли зовы…»

И только дивные замолкли зовы,

смотрю — у пристани всплеснул дельфин,

и уж несут ковровый паланкин

навстречу мне послы от Меодовы.

Их семеро, горбаты как один, —

страшилища, но мне служить готовы:

ведут меня, почтительно-суровы,

сажают не спеша под балдахин.

Покорствуя незваным скороходам,

над головами их, как падишах,

вознесся я на шелковых коврах

и чуть дыша, невидимый уродам,

покачиваясь в шаг под зыбким сводом,

разглядывал их тени в камышах.

VI. «Тропа давно кружила в гору. Слева…»

Тропа давно кружила в гору. Слева

уступами утесы плыли ввысь,

и корни цепкие по ним вились

змеиного, распластанного древа.

А справа — там, где, выдохнут из зева

дремучей пропасти, туман повис,

там черный цвел между камней ирис,

цветок забот, уныния и гнева.

Все круче и тесней нагорный путь

стремниной каменной, к безвестной цели.

Узка тропа, и некуда свернуть —

страна пустынная: бесплодье, жуть,

сухие мхи, обветренные ели

да серный дух из придорожной щели.

VII. «Под облака — семь ярусов зубчатых…»

Под облака — семь ярусов зубчатых,

узорами невиданной резьбы

разубраны гранитные столбы,

на скалах — тени от шатров рогатых.

Как идолы у входа в черных латах,

опершись на щиты, стоят рабы,

а на щитах зловещие гербы:

семь жаб, в кольчатом обруче, крылатых.

Она в плену, в плену у колдуна! —

дивился я, замешкав на пороге.

Но тут ворота настежь: кто-то строгий

махнул клюкой из узкого окна,

и под-руки четыре горбуна

ввели меня в заклятые чертоги.

VIII. «Насупленный, нос клювом, одноглаз…»

Насупленный, нос клювом, одноглаз,

горбат, космат, на паука похожий

вскочил колдун, урод, землистокожий

и зашипел, в дверях приметя нас.

И вскинулся весь двор его тотчас:

шуты, шутихи, евнухи, вельможи,

толпою обступив, шипели тоже,

приплясывали, злобно подбочась.

Где ж, где опта, царевна Меодова?..

Но не успел я выговорить слова —

колдун-горбач ощерился опять

и знак дает: завыла злая рать,

на клочья растерзать меня готова.

Я вырвался, к воротам — и бежать..

IX. «оня, коня! И крутобедрый конь…»

Коня, коня! И крутобедрый конь —

ко мне: храпит и вздрагивает в мыле.

Слились, взвились, умчались, закружили, —

земля горит, из-под копыт огонь.

И мимо, мимо колдовские были,

вершины скал и топей дольных сонь,

неистов конь, не сдержишь — только тронь:

крылатый вихрь, клубы кремнистой пыли!

Лети, нежданый друг, — скорей, скорей

в полдневный край, к великому Султану!

Он справедлив, полки его достану,

по круче двину боевых коней

и на гнездо бесовское нагряну.

Остерегись, горбатый чудодей!

X. «Дворец Султана — как морское дно…»

Дворец Султана — как морское дно:

в подвалах сонных золотые руды,

чеканных сбруй, клинков дамасских груды,

телки Багдада, смирнское руно.

Недаром чужеземные верблюды

к нему протаптывали путь давно:

набиты сундуки полным-полно,

все жемчуг, бирюза да изумруды.

Но не сокровища — на что они? —

не подвиг ярости и отомщенья…

Иное сердцу снилось утешенье:

Занеба, дочь Султана… Ах, в те дни

я жил мечтой: все помыслы мои

к Занебе страстное влекло томленье.

XI. «Ты узнаешь ли? Матерью-луной…»

«Ты узнаешь ли? Матерью-луной

я создана из сумрака ночного

и с той поры у чародея злого

ждала, томясь. И ты пришел за мной!

Сильна любовь, чудесен рок земной:

не для тебя ль я воплотилась снова?

Перед тобой — Занеба-Меодова,

возлюбленная лунной тишиной».

«Люблю тебя, Занеба! Образ твой —

как вешний цвет с неведомой вершины».

«Как небо звездное, твой взор единый,

люблю тебя, пришелец роковой».

«Твой голос, нежная, как гуд пчелиный».

«Твой поцелуй — как мед, желанный мой».

XII. «И пир — горой! Стоит в палатах злачных…»

И пир — горой! Стоит в палатах злачных

веселья гул до утренней звезды,

гостеприимны пышные сады,

играет пена в хрусталях прозрачных.

Заморские на золоте плоды,

в алмазах слуги — рой арапов мрачных.

Не молкнут здравицы за новобрачных

под звуки флейт и струнные лады.

Невеста милая со мною рядом.

Не говорит — сияет, и тишком

коснется чуть сафьянным сапожком:

то пригрозит невинно-смелым взглядом,

то вдруг задумалась невесть чем

и вспыхивает вся, зовет к отрадам.

XIII. «Мы были с ней одни в опочивальне…»

Мы были с ней одни в опочивальне,