Год, Год, Год… - [37]

Грубо, словно взвешивают на весах, определить хотят, купить товар: «Стоит или подождать еще — лучше повстречается?» «Я сама виновата», — сказала себе Нора и на следующий день пригласила его домой.

Понравился. Всем без исключения Микаэл понравился. А с братом сразу сдружились, на следующий день вместе махнули на Севан. После этого он часто звонил и спрашивал брата, и они куда-то уезжали на его машине. Куда?

— В Борсу, — небрежно говорил брат…

Брат был тоже младше Норы. Равнобедренные девушки, одеколоновые слезы, цирковая улыбка — так он теперь разговаривал, каждое его слово было незнакомым миром. Брат тоже изменился, совсем другой стал, и взгляд изменился, внушает страх — как взгляд чужого мужчины. Ему звонили товарищи и звали в Борсу. Что это такое, оставалось непонятным, что за Борса еще такая? Когда она спросила — «Не суйся не в свое дело, — сказал брат, — тебе это ни к чему знать». — И улыбка его была нечистая, чужая. «Неужели мир для мужчин более удобно устроен, чем для женщин? — думала Нора. — Ну да, мы даже свои платья шьем так, чтобы им удобнее было».

В кафе с братом здоровались издали такие же, как он, разом вытянувшиеся, огрубелые и уже делающиеся красивыми полуподростки-полуюноши… Наконец Нора отреклась от своего старшинства и передала права брату. Иногда, если Нора задерживалась, он заходил за ней на работу, и они вместе возвращались домой. Нора шагала по рельсам, как в детстве, и большей частью говорить им между собой было не о чем.

Осень, осень наступила. Деревья оголились, и кажется, воздуха и того не осталось в пространстве, ничего не осталось. Все обнажено было до предела.

Стекла в машине надо поднять, когда несешься так быстро. Пыль страшная. Через мост Победы Нора с Микаэлом выехали на Эчмиадзинское шоссе, и за окнами машины зеленым-желтым-зеленым-желтым-зеленым-желтым запестрели сады Далмы. Потом пошли тополя, которые изредка роняли лист.

Нора не была больше такой шоколадной, кожа побледнела, сплав моря и солнца поредел на ней. Через руль рукам передавалось дрожание колес. Временами она забывала, что за рулем она сама, и тогда другая, чужая рука напоминал ей об этом.

— Ты меня целовать сюда привез или машину водить учить?

— И то и другое…

Машину кидало вправо и влево, словно она тоже поцелуя искала с встречными машинами. Автобус, улыбаясь, разминулся с ними, когда они, целуясь, летели на большой скорости. И не было чувства стыда, потому что где ж тут задумываться на такой скорости.

Села, как плакаты, пролетали, оставались позади. Человек-дом-сад-столб-частокол-человек-дом-дверь-дом — ничего-человек-люди-ничего… Наконец Эчмиадзин.

Возвращались всегда медленно. Впереди — город с зажженными огнями.

…Во двор вошел врач. Высокий, тучный. Поверх белой рубашки жилет надет. Прибавился еще старомодный широкий атласный галстук. Голова опущена. В руках старая керосиновая лампа. Проходя рядом с цветами, остановился, посмотрел.

Нора отошла от окна, положила зеркало на место, огляделась. Поправила постель, приставила к столу стул, подошла к двери. И, поздоровавшись с врачом, пригласила его войти.

— Смотрите, что я для вас принес, — сказал врач.

Синяя краска слезла за годы, фонарь весь сиял от ухоженности и чистоты.

— Очень полезная вещь. Незаменимая здесь, — сказал врач. — Хочу оставить вам.

— У меня есть свой электрический фонарик, — сказала Нора.

Продолговатый, как труба, фонарик лежал на туалетном столике напротив зеркала.

— Для пего надо ящик запасных батарей держать, — сказал врач. — Это надежнее. И стекло хорошее, старое.

Это было такое старое, такое начищенное и сохранившееся стекло, что трудно было принять его в подарок. Это был бы очень дорогой подарок. Этот смешной старый фонарь с фитильком освещал ему путь в его лучшие молодые годы. И желтый свет этого фонаря был, по-видимому, дорог и сладок врачу. Но вот принес дарить. Потому что только здесь в селе имела смысл эта вещь, в городе бы она заржавела в два счета, на помойку только бы и годилась. А может, и другой смысл крылся в этом подарке — на, мол, бери, теперь твой черед, неси и освещай себе дорогу теперь ты. А потом и ты передашь кому-нибудь.

Она чувствовала, как день от дня незаметными путами начинает и ее что-то связывать с этой землей, этой здешней жизнью и этими людьми. Вот так, наверное, произошло и с этим человеком, врачом этим, а он и не заметил, он жил и думал — еще немного, еще немножечко, самую чуточку — и он сорвется, бросит все и уйдет туда, откуда звали его все знакомые голоса и другая, милая жизнь.

И Нора улыбалась, думая про все это, хотя внутренне была обижена и недовольна, потому что никому и в голову не пришло, что она сама невсерьез, да можно сказать — в шутку приехала в село… Не зная, не догадываясь про это, люди придумывали все новые и новые путы, чтобы задержать, оставить ее здесь. Вот и фонарь этот теперь.

«Ведь я каждый день буду вспоминать его хозяина, невольно вспоминать буду. А история его хозяина грустная, печальная история. Не хочу ничего печального. Потому что боюсь, боюсь, что и со мной может такое приключиться…»

— Хочу с вами о Сааке поговорить… Боится он тебя очень. — Он то «ты» говорил ей, то «вы» — так же как Саак. — Вы должны знать, Нора, ни уколов, ни перевязок Саак делать не умеет. Так, руку только либо ногу, если вывихнуты, может вправить, это он хорошо делает… Бедный человек, стесняется тебя, переживает… Сегодня, говорит, ты автоклав чинила, его не подпустила близко, очень расстроился…