Год, Год, Год… - [33]

— О-о-о-о-о…

Окаменели все. Ни звука не проронив, стояли. И среди мертвой тишины, держась за наполовину торчащий из живота кинжал, Теваторос медленно поворачивался к нанесшему удар, к тому, кто это сделал.

— Убил все же, по-твоему вышло. — И, сделав два шага, качнулся, захотел вытащить кинжал и, покусывая губы, замер.

Кувшин упал, разбился. Сидевшие на крышах повскакали с мест, разбежались. Шум поднялся невообразимый.

А на площади Гурген пятился, отступал перед покачивающимся Теваторосом. Так он дошел до калитки своей, открыл ее, повернулся и быстро ушел, не оглянувшись ни разу. Из дому вышел Васил, остановился как вкопанный, поглядел на содеянное сыном. Раненый подошел и встал перед ним, держа в вытянутой руке горячий клинок. Дрогнули губы. И объятый суеверным страхом, Васил не впустил его в калитку…

Теваторос медленно опускался на колени, горы кружились у него перед глазами, горизонт одним краем взлетел к небу.

Люди опомнились, подались на помощь. И, подхватив истекающего кровью полевого сторожа, унесли его в ближайший дом. Пришел Стефан. Дом был битком набит людьми. Говорили наперебой, плакали, кричали. Теваторос с побелевшим лицом лежал на тахте. Кровь не останавливалась. Прибежал фельдшер Смбат. Еще издали на бегу стал кричать, чтобы изголовье пониже опустили…

— Огонь разведите, скорее огонь, сковороду давайте, сковороду! — Принесли сковороду. — Масло, масло несите, яйца, сколько яиц есть — все несите, быстро!..

Уже последние капли крови текли, когда горячую яичницу шлепнули на рану. Остатки жизни бились в нем еще два часа и угасли.

Кто сделал — неизвестно. Подожгли стог сена у Васила. Загремел гром, день потемнел. Спрятанное в стогу ружье стреляло оглушительно, искры летели в воздух, люди в испуге отбежали подальше. Начался ливень.

— Да! Да же, да!.. — Нет ответа. В трубке раскаты грозы только слышатся. Там, далеко в районе, тоже гроза и молния. Зинавор бледный, мокрые волосы слиплись на лбу, крутит телефонную ручку. — Да! Да!

Синим светом полыхала молния, Зинавор усталый снова и снова звал, надрывался:

— Але, район, але!.. Человек убит!.. У нас человека убили!.. Человека убили, але…

…Дальше Стефан помнит ферму. Два человека идут по дороге, рядом тени их прыгают. Солнце слепит. Вот они остановились перед раскрытой дверью, оглянулись на него. Раскрытая дверь запомнилась так отчетливо. Нагнувшись, он вошел в помещение. В полутьме стонала роженица. Женщины прикрыли ее наготу. Горячая вода уже готова была. Говорили вполголоса. Повитуха красную тряпку подостлала под женщиной, чтобы родился мальчик. Антик на Стефана не смотрела. Не существовало для нее на свете никого. Ничего. Только боль одна. Она несла, несла и бросала Антик в какую-то яму или обрыв, бросала и не бросала, бросала и нет. Карпет[3] казался синей рекой. Антик вытягивалась, тянулась к этой реке, хотела окунуться в нее. Река оставалась каждый раз далеко. Кто эти люди? На самом деле эти люди? Они есть или их нет? И в этом сплошном кошмаре где она сама, где она?…

И появляется на свет мальчик. Сквозь пелену какую-то ей улыбаются женщины. Антик смотрит помутневшими глазами и не видит, что это они ей показывают. Чему радуются, не понимает. Глаза сами закрываются. «Не давайте спать, спать не давайте». Мычат коровы. Стадо вернулось. Телята, задрав хвосты, бегут к матерям.

Стефан склонился над бледным лицом, отер рукой холодный пот со лба.

— Ну как ты, Антик? — спросил. — Лучше тебе?

Антик, щека на подушке, улыбалась. Ресницы в слезах.

Через неделю встала на ноги. Все казалось — падает на спину, вот-вот упадет. Это прошло. Осталось существо, маленькое, которое щекотало ее, рождало совершенно новые чувства и так все правильно делало, будто кто-то обучал его уже — как есть, как спать, как плакать, как радовать и доводить до слез мать.

Имя младенцу дали Артуш.

Ночью с ближнего дерева жутким голосом закричала сова. Васил вышел за дверь, поднял камень с земли, пошел на голос. Нашел дерево, поглядел снизу, с отвращением метнул камень. Сова взлетела, и в темноте Васил разглядел ее неслышный зловещий лет.

— Васил, — послышалось из потемков. Рассыльный Мгдуси.

— Черт, леший, — сказал Васил, — один улетел, другой явился.

Зинавор вызывает его в контору.

— Строго буду допрашивать, — сказал он Василу и, достав из ящика наган, положил его на стол перед собой. — Знаешь, для чего вызвал?

Старик, закрыв глаза, устало застонал:

— Я говорил тебе, Зинавор, сдал я свой наган, сдал, Владимиру Шмольному из ВЧК, слышишь, давно.

— Про ружье тоже говорил, что нету. А что стреляло в стогу, отвечай, ну!

— Зинавор, я не знаю, что там стреляло в стогу, и ты знаешь, Зинавор, положение наше не из лучших, ребенок в тюрьме. Не мучай ты меня, отпусти с богом, дай мне домой уйти. И невестку больше не вызывай, прошу тебя, в полночь для чего вызываешь, женщина все же. Нагана нет у нас, Зинавор. Стыдно, какой год сейчас, что ты снова оружие требуешь.

— Перекрестись, тогда поверю.

Васил поднял руку, перекрестился.

— Вот. Сдал Шмольному. Давно еще.

— И бога обманываешь. Почему шапку не снял, когда крестился?

— Ошибся, — сказал Васил, сдерживая плач, — ошибся, вот. — И, стащив шапку с головы, перекрестился снова.