Год, Год, Год… - [34]

— Опять врешь, стань лицом к востоку, ежели ты честный человек. К богу.

— И твоего бога, и тебя… Понял? — не выдержал Васил. — Я советский человек, ты меня для чего креститься заставляешь?

Зинавор засмеялся.

— Советский человек! Советская власть для неимущих. Для бедного класса — не для тебя. Семь лет я у тебя в батраках ходил? Ходил. А теперь я кто? Хозяин над твоей головушкой. Раньше вы меня за человека не считали, а сейчас я возьму и вызову к себе в полночь кого захочу, вот так просто, без причины даже. Все в моих руках. Захочу — плакать тебя заставлю, захочу — смеяться.

Стефан возвращался от больного. Поздно было. Видит — свет в конторе горит, громкие голоса слышны. Взял да зашел.

— Теперь тебе понятно все, отец убийцы, или нет еще?! — орал Зинавор.

По лицу Васила катились слезы.

— Я Советской власти «власть» не скажу, если она тебе такую кару не пошлет, чтоб ты до конца дней своих помнил и плакал, вот как я сейчас. — И Васил вышел из комнаты, оставив на земле шапку.

— Слушай, — сказал Стефан, — ты что это делаешь? Три часа уже, спать надо.

— Дело в престиже, тебе не понять. Людей все время надо в состоянии мобилизации держать. Чтобы знали… — Зинавор бросил на стол кисет с табаком.

— Да ты понимаешь, что говоришь, Зинавор?

Зинавор зевнул и вдруг засмеялся, оборвав зевок.

— Садись, — сказал он Стефану. — Почему это не понимаю? Дело тебе говорю. Ты в политике не разбираешься, Стефан. Слушай, — сказал Зинавор. — дружески спрашиваю тебя, ответь, почему от руководства далеко держишься? Вот как, например, было бы хорошо, чтобы и ты с нами за стол иногда садился. Ты подумай только, я батрак, выходец из народа, меня Советская власть подняла, сделала руководителем масс… Дальше. Пришло время ликвидации частной собственности — ликвидируйте, говорю, на здоровье, у меня и горстки нет своей земли этой… Нет, вру, немножко было землицы, спину надорвал, камни выбираючи… Так-то. Потому и говорю убежденно, что частная собственность дрянная штука.

— Слушай, я еле держусь на ногах, — сказал Стефан, — три часа уже, ты спать не хочешь?

— Нет, я днем хорошо поспал. Мгдуси, — позвал он рассыльного. — Мгдуси, поди Арустама приведи сюда. — Он зевнул снова во весь рот. — Держись поближе к руководству, Стефан. Советую.

Через полтора года объявился Гурген, с портняжным утюгом, большущими ножницами и деревянными колодками для шапок. Отпустили. «Потому что Теваторос кто? Бандит». Гурген открыл мастерскую, расставил колодки в окне — будто голые плеши выстроились рядышком. И все други и недруги Гургена, все, как один, стали носить одинаковые шапки с ремешком и двумя пуговками по бокам. Словно ничего и не было.

Гурген в мастерской, случалось, пел. Набирал воды в рот, брызгал на материал. Утюг наполнял древесным углем, головешками дымящимися и ставил на камень, чтобы остыл немного. Из маленькой трубы голубоватый дым от утюга поднимался…

Сидя друг против дружки на кроватях, больные вели больничный разговор.

— Стефан меня вылечил. С палкой пришел, без палки ухожу. Грязь помогла. Сколько лет мучился. Сказал — в течение месяца вылечу. И вылечил человек, сдержал слово.

— Ноги гудят, не мои прямо. Отсюда и досюда ноги не мои. Тромбофлебит проклятый. Тромбу вылечили вроде, осталось флебит.

Нора невольно прислушивалась к голосам. Ей все казалось, больные к ней с равнодушием относятся, не связывая надежд, и только из вежливости отвечают на ее вопросы. Она краснела, заметив усмешку сестры, и, одинаково терпеливо выслушав их добродушные и с подковыркой замечания, приказывала делать так, как она им велит. Перед тем как окончательно вынести диагноз, она заходила будто бы по делу в кабинет, быстро-быстро листала там справочники и пособия, затем спокойными шагами проходила в палату, к больному:

— Заболевание ваше…

Кто-то вошел во двор больницы. Заботливо прикрыл за собой дверь. Приглаживая волосы, пошел ей навстречу. Миша. Председатель сельсовета. Поздоровались. Руки в карманах халата, Нора стояла перед ним.

— Санитарный день назначим, а как же, — говорил председатель Миша, — когда хотите, сколько хотите.

— В месяц раз, по седьмым числам.

— Пожалуйста.

— Плакаты надо написать, развесить по стенам.

— Напишем и развесим. Про фрукты для больницы я председателю сказал. Не согласился, еще чего не хватало, говорит.

Нора помрачнела.

— Положение детского сада и яслей немыслимое, — сказала она. — Ну, ладно, в больницу не хочет давать, черт с ним, но детям? Детям же необходимо.

— Ага.

— То есть?

— Наши ясли и детский сад считаются показательными. В газете хвалили, и фото было.

— Что было написано под фото? — спросила Нора.

— «Дети танцуют танец «Сируник».

— Ладно, — вздохнула Нора, — присаживайтесь.

— Нет, я на минуту только. Из Узбекистана делегация приехала, будет встреча с активом. Наверх поднимемся, — сказал Миша, — к родникам. Бараны уже там, приготовления идут.

— А я при чем?

— Присутствовать будете. Просто как доктор наш, — развел руками Миша. — Вообще, — сказал он, — неплохо было бы, чтобы вы поближе к руководству держались.

— Для кого неплохо было бы?

— Я вообще говорю, — улыбнулся Миша, — так. Узбекские товарищи прибыли, побывали на ферме и в поле, вежливо поинтересовались новыми способами откармливания свиней. Вечером все собрались в клубе.