Гнев. История одной жизни. Книга первая - [92]

В полдень мы резко изменили маршрут, повернули на север. Километрах в десяти маячили две горные вершины. Это и были Спиян и Джадж. Подъехали ближе. Аббас предложил осмотреть ущелье, по которому нам предстояло пройти. Вперед выслали двух солдат. Скоро они вернулись. Горный коридор был свободен.

Через час поднялись на гору Джадж. Я показываю друзьям свой родной Киштан. Его хорошо видно. Рассказываю о своих детских играх и приключениях. Сердце мое рвется птицей!.. Хочется ринуться с горы, заехать хотя бы на час к землякам. Но время… время. Надо ехать дальше и, чем быстрее, тем лучше.

Попутно встречаем село Солхи. Это то самое село, где увидев иа моей фуражке значок с изображением льва и солнца, старики и старухи сочли меня за тегеранского принца, а девушки стали заигрывать со мной. Помню, тогда они пели мне вслед шутливые задорные песни, а я стыдился смотреть, потому что был еще очень молод. На этот раз нас никто не встречает. Появился только старик. Он вышел с корявой клюкой из глинобитной хижины, невесело посмотрел на нас.

— Апо-джан! — обратился я к нему. — Где же ваши ребята и девушки? Почему никого не видно?

Старик мотнул головой, хмуро отвечает:

— Вон, посмотри! — он показывает рукой в сторону кладбища. — Там наша молодежь. Крепким сном спит. Никто больше не разбудит. А кто не уснул, те вон там! — он показывает на дорогу в Гилян. — Кто жив, тот в окопах. Других дорог у нас не осталось!..

— Апо-джан, значит, все они, — я показываю в сторону кладбища, — юноши и девушки умерли?

— Нет, не умерли… Кто отдает жизнь за народ, тот навсегда остается жить… Они спят… Отдыхают после боя. Пусть отдохнут. Пусть…

Старик еще раз хмуро взглянул на нас и ушел. Мы посмотрели ему вслед, тронули коней и поскакали на перевал. На высотке остановились как вкопанные. Перед нами простиралась широкая гилянская долина, и на ней стояла крепость, оплот свободолюбивых курдов. Вот он — наш оазис свободы!

День солнечный. Яркие лучи слепят глаза. Дует ветер, и… где-то стрекочет пулемет. Частую дробь на мгновенье прерывает гул артиллерийского орудия. Слева от нас раздался людской крик, затем — ржание лошадей… Мы прислушались. Коней пустили влево, объезжая громады скал, между которыми извивалась тропинка. Двинулись над пропастью. Пришлось с лошадей слезть, вести их в поводу. Только обогнули выступ скалы, как неожиданно донеслось:

— Стой, руки вверх!.. Кто такие? Откуда?

Несколько человек с маузерами подошли к нам, бесцеремонно разглядывая наши лица, коней, оружие.

— Свои! — спокойно ответил я. — Мы оттуда, откуда Мирза-Мамед…

— Что, разве мы не похожи на курдов? — улыбнулся Ахмед.

— А как вас зовут?

Пришлось каждому назвать свое имя.

— Борден! Ов е мана![22] — донесся от костра голос.

Нас пропустили. Мы подошли к костру. Завязался разговор. Вскоре бойцы сторожевого отряда уже приглашали нас отведать с ними печеную картошку, а командир, усатый миянабадец, торжественно преподнес три горячих, только что испеченных лепешки. Мы отказались, сославшись на сытость, и в свою очередь выложили из мешка все наши продукты, что дала в дорогу тетя Зохра. После обеда усатый вызвался нас проводить в штаб.

Продвигались осторожно, перепрыгивая через окопы. Шли мимо землянок, огибали скалы, с которых слышались голоса курдов. Боже мой, наконец-то предо мной все земляки: миянабадцы, киштанцы, боджнурдцы! Сердце замирало от радости. Сейчас я встречу Арефа, Ходоу-сердара, Мирза Мамеда и, конечно, Мухтара — друга детства. И Мансур — мой двоюродный брат здесь!

Из-за огромной кучи хвороста выходят несколько человек с винтовками. Я еще не успел разглядеть, есть ли среди них знакомые, как Аббас выкрикнул:

— Бай-бо! Шамо! Здравствуй!

Мы останавливаемся, смотрим, как Аббас и Шамо, неуклюже обхватив друг друга, обмениваются тумаками «привета…» Затем Аббас отталкивает Шамо, тянет за руку Ахмеда.

— А этого узнаешь, Шамо?

Шамо быстро подходит к Ахмеду, крепко обнимает его.

— Как с патронами, Шамо? — спрашивает Ахмед. — Благополучно добрались?

— Ха, все здорово получилось!.. Твоими патронами и гранатами уничтожены сотни англичан. Много врагов полегло. — весело отвечает Шамо. Помолчав, спрашивает: — Как отец там мой?

— Можешь не беспокоиться!

Идем дальше. Почти на каждом шагу знакомые. Здороваемся, но не останавливаемся, иначе до штаба не дойдёшь и к вечеру. У первых домов селения нас вновь остановили. Спрашивают, кто такие, откуда? Слышу из комнаты знакомый голос, но кто говорит — не вижу. Ахмед шепчет:

— Гусо, по-моему, там Мирза-Мамед!

— Я тоже так думаю, очень похож голос.

— Эй, курдлеви! — кричу, смеясь. — Ты чего зазнаешься, не узнаешь друзей?

Из дверей высовывается голова Мирза-Мамеда с черной бородой. Он удивленно вскидывает брови, отталкивает рядом стоявшего бойца и хватает меня в объятия. Я тоже обнимаю его, забыл о своем скакуне, выпустил уздечку. Конь шарахнулся в сторону, поскакал, вздыбив гриву.

— Рамо! — кричу я. — Держи Ыкбала.

Я слушаю Мирза-Мамеда. Он говорит и говорит без умолку: — Гусейнкули, Ахмед, друзья мои! Я рад вас видеть в Гиляне. Как это вам удалось бежать?

Мы садимся на полуразрушенный дувал и я подробно рассказываю обо всем, что произошло в «курдлеви» после бегства Мирза-Мамеда. С грустью он слушает о том, как погиб Шохаб. Губы его вздрагивают, пальцы сжимаются в кулаки.