Глыбухинский леший - [25]

Привычная волевая собранность постепенно вернулась к ней. Стараясь не попадаться на глаза толпившимся в кладовой и возле магазина людям, она осторожно попятилась, выскользнула во двор, со двора — на улицу, и прежде всего побежала туда, где всего полчаса назад ее высадил из своего вертолета добрый пилот Андрей.

Там подходящей оказии не было.

Тогда она спустилась к реке, надеясь попасть на какой-нибудь катер, идущий вниз: добраться с ним водой до поселка немцев, переселившихся сюда из Поволжья во время войны, а оттуда как-нибудь тропами до Ком-ю.

Но и здесь ничего обнадеживающего не было: все катера и теплоходы в северном направлении давно ушли.

Оставалось одно: любым поездом доехать до совхоза, взять у Витьки Зуева моторку и в ней спуститься в Глыбуху. Зуевы скоро станут родственниками, моторку дадут. Николка поможет: все-таки сын.

Первый поезд шел на север только утром, поэтому ночь она провела на вокзале. Тяжкую, изнурительную ночь. Ночь злости, решений, раскаяния и надежды. Ни минуты сна, ни минуты покоя.

А рано утром уже тряслась в зеленом вагончике рабочего поезда, идущего узкой таежной просекой на северо-восток, к совсем недавно появившейся на карте, но уже бойкой, заставленной штабелями бревен железнодорожной платформе совхоза «Таежный маяк».

Тревога, не оставлявшая всю ночь, терзала ее мозг и теперь, в вагоне. Перед закрытыми в бессильной истоме глазами стояла одна и та же вызывающая злобу картина: вернее всего, что Яков в Глыбухе сейчас окончательно, намертво запил. Как проводил ее, так сразу и запил. Теперь, охваченный буйством, громит усадьбу вместо того, чтобы в такой страшный час очнуться, понять что к чему и прятать… прятать все, что может привести к еще большой беде!

На запой теперь времени нет. Из города с часу на час нагрянет комиссия ОБХСС. А она, Елена, единственная в семье надежная хранительница и опора, неизвестно еще, когда вернется в Глыбуху. Пока приедет в совхоз, пока разыщет Николку, пока Витька Зуев наладит свою моторку, если не заупрямится, а он может и заупрямиться, парень такой. Ан, выхода нет: Николка своей моторкой обзавестись не успел, вся надежда теперь на Витьку. И к тому времени, когда доберешься в Глыбуху, там, может, давно уже городские из Отдела борьбы с хищениями. Все осмотрели. Учли. Составили акт. Голой пойдешь по свету!

Она пристроилась в вагоне на краешке жесткой скамейки и всю дорогу до «Таежного маяка» просидела молча. Все в ней было напряжено до предела. Все стонало я выло: ох, Яков, Яков! Чего боялась все эти годы, то и случилось: сломался мужик. Не выдержал — и сломался. Недаром она все время чего-то боялась, страшный случай ждала. Вот он и выпал тот случай. И может, верно сказывал дед Онисим, что нынче «спокой в душе дороже сотни рублей, а честь да совесть дороже всякого золота, потому как тебе от людей уважение и сам живешь по-людски, так что из строя не выбивайся, живи да работай честно и будешь богаче всех!»? «Может, и верно так? — раздумывала она. — Вон, казалось бы, все идет хорошо, всех обдурить сумели: за несколько лет обогатились так, как другой не обогатится за всю свою жизнь. И когда уже дело пошло к концу, когда впереди открывалась цель, такая же ясная и прямая, как эта просека, по которой тянется поезд, все разом рухнуло. И все-то из-за него, из-за горького пьяницы».

Елена в злобе скрипнула туго стиснутыми зубами:

— Из-за него! Он и сейчас небось пьет и пьет…

Но она ошиблась: Яков не запил после отъезда приемщика. Наоборот, ошибка с заветной бочкой и особенно отчаянная растерянность всегда энергичной, деловито собранной жены, странное выражение ее узкого, жестковато худого лица, когда она металась, как в горячке, по всей усадьбе, — все это испугало и отрезвило его. Едва вертолет, увозивший Елену, взревел и дернулся через Ком-ю в сторону города, Долбанов заставил себя выпить полный стакан творожной кислятины. И хотя тело все еще сковывала трусливая слабость, тянуло закрыться в избе, прилечь, он преодолел и это: надо было спасаться. Прежде всего — надежно спрятать улики. Не просто спрятать, а схоронить, утопить. Пускай добро пропадает, лишь бы выпутаться из такого поганого дела.

С бочкой в конце концов ерунда: ну, ввалилась нечаянно красная рыба в сеть, допустил оплошность, все верно. Готов за это ответить. Однако себе ту красную рыбу не взял? Не только не взял, но и сам же, по собственной воле, отдал ее приемщику из райпо, отослал с ним в город: вот, мол, раз уж нечаянно получилось, что голку поймал, пусть она достанется добрым людям. Себе ничего не взял, хотя согласен, что виноват, и потому готов заплатить, что положено, за такую ошибку. Со всяким ошибки бывают. А все потому, что вода — она дело слепое, особенно ночью. Ловишь, к примеру, язя, ан вдруг в каком неучтенном месте ввалится и семга. Пока вынимал ее из ячеи, пока что — поранил. А может — срок выемки пропустил, сетку не вовремя вытянул, она и уснула. И в том еще сознаюсь, что изредка выпиваю. Как молвится: не всегда в себе. Отсюда — тоже ошибки. Тут уж мой грех, извиняйте…

Все больше приободряясь от этих мыслей, он поймал хорошо откормившегося за лето мерина, запряг его в расшатанную телегу и, не таясь Онисима, сидевшего, по обыкновению, на приступочке своего крыльца, сделал две ездки в тайгу.