Глыбухинский леший - [22]

Если бы не дела, Виктор и сам охотно пожил бы с дедом в деревне: как ни вольна природа в совхозе, а здесь она все же вольнее. Но мать строго-настрого приказала — везти старика домой. «Неделю прожил и хватит. Дело на осень, как бы старый не простудился. Загнется — век себе этого не прощу…»

— С чего это, парень, мне загибаться? — строптиво не согласился, почти обиделся дед Онисим. — Я, чай, себя берегу, пусть Настя напрасно не сухотится. Чуть что, печь истоплю пожарче, благо дров ты мне заготовил, — добавил он улыбаясь. — На ночь залезу туда, никакая хворь не возьмет! Матери ты растолкуй: дед, мол, жив и здоров. Еще, мол, одну недельку в своей избе желает пожить. А там уж, мол, и домой. Тем более что погода, боюсь я, все-таки скоро будет другая: это я чую костью. Однако тепла на неделю, пожалуй, хватит. А как погоде меняться, так ты за мной и приедешь. В то воскресенье, понял? Так и скажи.

Провожая внука, он с торжественным видом выложил на стол приготовленные домашним гостинцы:

— Вот угостишь. Видал? Считай, десятка три карасей! Эно они какие! Грибки вот, знатные тут грибы! Глыбуха всегда грибом отличалась. А это ягода. Ух, сочна! Бери. Да не задерживайся, езжай: того и гляди стемнеет.

В эту ночь он лег спать на хорошо истопленную Виктором печь, утром проснулся поздно, разморенный теплом, и едва успел позавтракать, а потом собраться на озеро, куда ходил теперь каждое утро, как неожиданно к нему в избу ввалился пьяненький Яков. Не то чтобы пьяный, скорее навеселе. Он пока еще был благодушен, усмешлив, исполнен симпатии к старику. Вслед за ним вбежал и щенок, успевший привязаться к доброму деду. Вбежал — и сразу назойливо закрутился у ног старика.

Яков с веселой снисходительностью оглядел жалкие, по его мнению, снасти соседа.

— Опять собрался за карасями? Брось! Эка невидаль — караси. Давай лучше семужкой угощу… под спиртягу. Знакомые привезли. Не хочешь? Ну и дурак. Разве есть с карасем какое сравнение? Плюнь ты на них. Лучше давай со мной выпьем. Ей-богу, дед, будет лучше.

Онисим строго посоветовал:

— Пошел бы ты, Яков, спать.

— Значит, не хочешь? Зря. Живем, как молвится, всего один раз. А скоро мы с бабой уедем в город. Совсем. Елена жила бы тут и жила, а мне, понимаешь ли, дозарезу! Ишачить тут надоело. Вон уехала она сети проверить, а я вот, видишь ли, не в себе.

Мужик нахмурился, погрустнел. Со злостью спросил:

— А в ком я, как не в себе? Каждый в себе. И ты вон — тоже в себе. И Анца — в себе. Да цыц ты, бесенок! — Он отшвырнул сапогом щенка, крутившегося возле них, заглянул в окно. — Нет, верно, айда ко мне. Старик ты приветный, не как другие. Это Елена чего-то ярится, а я тебя уважаю. Понял ты? Уважаю. А потому могу тебя угостить.

Стекло в окне, возле которого сидел Яков, легонько задребезжало. Гулкий рокот мотора окреп, толкнулся в избу, и мужик с досадой прервал сам себя:

— Несет кого-то. Из городу. Так и лезут, отдохнуть не дадут!

Вместе с Онисимом он вышел на крыльцо. За усадьбой Долбановых, за овражком над луговиной, как огромная стрекоза, повис вертолет. Сильно взревев, он стал медленно опускаться, нащупал колесами землю и вскоре затих.

— Иди, встречай, — понудил Онисим. — Должно, что к тебе.

— А ну их! — Яков досадливо махнул рукой. — Кому я нужен, сами придут, а мне ни к чему. Надоели все, сказать не выражу, как! То один, то другой. Может, и верно — в совхозе было бы мне спокойнее? Колька тоже ведь не дурак, коли зовет к себе. И если бы не Елена…

Катя перед собой железную тележку, опасливо поглядывая на зашедшихся в лае Цыгана и Низьку, к избе подошел полнотелый, средних лет, усатый мужчина.

— Чего не встречаешь? — строго спросил он Якова. — Не видишь, что ли, нашу машину? А где Елена?

— Сети пошла проверить, — равнодушно ответил Яков.

— Нашла время… сети! Известно, чай, было, что нынче я прилечу? В магазине давно рыбу ждут. Позабыл ты об этом, что ли? — Мужчина досадливо оглянулся. — Да уйми ты своих собак! Эко зверюги, того и гляди сорвутся.

— Не сорвутся. Игнат Трофимыч, не бойся!

— Дьявол их разберет. Только как хочешь, сам я туда, в твой сарай, мимо них не пойду. Ишь, как ревут! А в этом что есть? — Мужчина указал на приткнутую колом дверь зуевского сарая. — Твое?

Яков поежился:

— Мое. Да так…

— Что так? Есть там в погребе или нет?

— Есть… по мелочи.

— Вот и давай сегодня отсюда. Ну их к дьяволу, твоих собачищ. Еще тяпнут за ляжку.

Он с ходу отбросил кол от дверей, разобрал сыроватые доски, прикрывшие погреб, вгляделся в его сумеречную прохладу:

— Правильно есть. Вытягай бойчее, а то мне некогда. Товар с обеда должен быть в магазине, поворачивайся!

Натужно кряхтя, ворча на неохотно помогающего ему мужика, Игнат Трофимович выкатил наружу средних размеров бочку с рыбой, утвердил ее на привезенной с собой тележке и двинулся к вертолету.

Пока он там возился, перекатывая бочку из тележки в машину, Яков с растерянным, почти испуганным видом успел вынести к калитке вторую такую же бочку, но уже не из зуевского, а из своего сарая, ревностно охраняемого Низькой.

— Давно бы так, — одобрительно заметил приемщик, устанавливая и эту бочку в тележке. — А то все жмется чего-то. Выпил, я вижу?