«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [46]

Осенью 1949 года Иваск переехал из Германии в США и начал сотрудничать с «Новым журналом», где продолжил при каждом удобном случае поминать Серебряный век. Так, в статье «О послевоенной эмигрантской поэзии» (1950) он делает это трижды. Обсуждая новые стихи Анны Присмановой, которая, по его словам, «пытается приспособить для своих целей трехсложные некрасовские размеры и переделывает на свой лад (остранняет, как сказали бы формалисты школы Виктора Шкловского) некрасовский язык», Иваск замечает: «Эти попытки вполне закономерны после каждой большой поэтической эпохи. Ведь за нами Серебряный век русской поэзии, и давно уже чувствуется, что мы в каком-то лирическом тупике. По-видимому, поэзия должна стать более прозаической, и по языку, и по темам»[420]. При этом он признает, что «благодаря традициям (все слабеющим) Серебряного века, эмигрантские поэты обычно достигают общеобязательного культурного опыта», и хвалит Ольгу Анстей, поэта из «бывших советских» за то, что она «почти владеет культурой стиха Серебряного века»[421]. В следующем номере «Нового журнала» Иваск рецензирует поэтический сборник Дмитрия Кленовского и опять не обходится без упоминания о Серебряном веке: «Кленовский вырос в Царском Селе, знал Гумилева, начал писать стихи более тридцати лет назад, печатался редко, и вот, наконец, выпустил книгу итогов. Стихи – прекрасные. В них слышатся отголоски столь рано оборвавшегося Серебряного века русской поэзии. Но голос у Кленовского – свой: тихий, мелодический, слегка надтреснутый»[422].

К этому времени определение русской предреволюционной культуры как Серебряного века уже было знакомо не только русским, но и франкоязычным читателям, интересующимся Россией, ибо так называлась глава («L’âge d’argent») в книге Владимира Вейдле «Russie absente et presente» («Россия отсутствующая и присутствующая»), вышедшей в Париже в 1949 году, одновременно со статьей Иваска. В ней Вейдле расширил и конкретизировал свое описание Серебряного века из эссе «Три России», упомянув многие его достижения и культурные институции: «Мир искусства», МХТ, театр Мейерхольда, балет Дягилева; поэзию символистов двух поколений, акмеистов, Ходасевича, Бунина; прозу Андрея Белого, Сологуба, Ремизова, Кузмина, Зайцева; музыку Скрябина и Стравинского; выставки икон и нового искусства. Серебряный век, писал Вейдле, был отмечен очень высоким уровнем культуры, новыми эстетическими идеями и художественными формами, новым отношением к культурному наследию – возрождением Пушкина, переоценкой Баратынского и Тютчева, нетрадиционными прочтениями Гоголя и Достоевского, интересом к церковной архитектуре и иконописи и, главное, стремлением к сближению с Западом. Его затопили волны социальных потрясений, но участь Серебряного века не была мгновенной: в слабой спорадической форме он дотянул в СССР примерно до 1930 года, а среди эмигрантов еще длится[423].

В 1952 году в США был издан перевод книги Вейдле[424], который получил недурную прессу. Симптоматично, что по крайней мере два американских рецензента подхватили у Вейдле выражение «Серебряный век» («Silver age»)[425]. Таким образом, тщаниями Тхоржевского, Иваска и Вейдле значение выражения нормализовалось не к концу, а к началу 1950-х годов, когда оно получило статус историко-литературного и историко-культурного термина и прочно вошло в обиход эмигрантской критики и западной славистики[426].

Как мы знаем из книги Ронена, далеко не все знатоки русской литературы нашли этот термин удачным[427]. Самым его непримиримым противником (если, конечно, не считать автора «The Fallacy of the Silver Age in the Twentieth-Century of Russian Literature») был Г.П. Струве, который в 1955 году, в рецензии на первую книгу мемуаров Сергея Маковского писал:

С.К. Маковский – едва ли не последний из могикан – после смерти в 1949 г. Вячеслава Иванова – того периода русской литературы, который с недавних пор стало принято называть «серебряным веком». Не знаю, кто первый пустил в оборот это наименование (едва ли не Ю.П. Иваск в «Гранях» или в «Посеве»), но оно, к сожалению, как будто привилось и пустило корни. Мне оно все же кажется неправильным, и я предпочитаю выражение «серебряный век» употреблять в его традиционном применении (например, в прекрасной английской «Истории русской литературы» кн. Д.П. Святополк-Мирского) к тому периоду в истории русской поэзии, который характеризуется именами А.Н. Майкова, гр. А.К. Толстого и т.д. О блестящем же периоде в истории не только русской поэзии, но и русского искусства, и русской духовной культуры вообще, начавшемся в конце 90-х годов и продолжавшемся до революции, следует говорить как об эпохе Русского Ренессанса или как о втором «золотом веке» (если первым считать ни с чем не сравнимую пушкинскую пору, русский «ампир»)[428].

Ронен цитирует близкое по смыслу вступление Струве к его англоязычной статье «The Cultural Renaissance», написанной пятнадцать лет спустя:

In speaking of Russian literature of the first decade and a half of the present century, it has become usual to refer to the Silver Age. I do not know who was the first to use this appellation, on whom the blame for launching it falls, but it came to be used even by some leading representatives of that very literature – for example, by the late Sergei Makovsky, the founder and editor of that important and excellent periodical,