«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [45]
Решающую же роль в утверждении выражения как названия определенного историко-культурного периода сыграла статья Юрия Иваска «Серебряный век», напечатанная в двух номерах еженедельника «Посев» 13 и 20 марта 1949 года под псевдонимом «Ю. Иссако»[413]. Иваск, в 1930-е годы таллинский поэт и критик, пытавшийся издалека участвовать в литературной жизни русского Парижа и напечатавший несколько стихотворений в «Числах» (№ 10. С. 8–9: «Утро воскресенья…» и «Не моргая в пространство глядит…») и «Современных записках» (1934. № 56. С. 213: «Баратынский»; 1936. № 60. С. 195–196: цикл «Младший брат»), должен был знать статьи Оцупа и Вейдле в тех же журналах[414]. Скорее всего, ему была известна и книга Тхоржевского, поскольку он начинает статью с глухой отсылки к своим недавним предшественникам:
Теперь все чаще говорят о Серебряном веке русской культуры. Этот Серебряный век противополагается Золотому веку: время Блока – времени Пушкина. Конечно, это обозначение очень условно, как все вообще клички, даваемые эпохам. Жизнь всегда сложнее, значительнее всех градаций, классификаций, но все-таки без какого-то разграничения исторического времени не обойтись. Начало Серебряного века приурочивается к 90-м годам.
Вопреки Тхоржевскому и с явной оглядкой на Вейдле Иваск описывает Серебряный век как исключительно продуктивный период в развитии не поэзии, а всей русской культуры, как – спародируем современную терминологию – постреализм[415], открывший «новые духовные просторы, которые и не снились писаревским „мыслящим реалистам“ и всяким „критически мыслящим личностям“ середины 19 века». Его главная особенность – «в установлении той иерархии культурных ценностей, которой не было во второй половине 19 века, когда преобладала иерархия преимущественно гражданских, социальных ценностей». Согласно Иваску, в Серебряный век «наряду с поэзией, философией» расцвели живопись, театр, балет; «новые веяния охватили также церковные круги»; «обновилась связь и с Золотым веком, с пушкинской эпохой»[416].
На собственный вопрос «Что же дал Серебряный век?» Иваск отвечает так:
Русское искусство перестало быть «служанкой» социологии, общественности. Поэзия самого большого поэта той эпохи – Блока была на службе свободного творчества духа, но она была также на службе родины, России. <…> До высот Блока никто из его современников не поднимался. Но, конечно, в рамки только эстетики не укладывается также творчество других поэтов его поколения <…> Они все и их читатели <…> жили или пытались жить творческой, т.е. единственно достойной жизнью, они свободно осмысливали и свободно строили свою жизнь.
В Серебряный век было также реабилитировано «право» молиться, был преодолен (восходящий ко временам Вольтера) предрассудок, что думающий человек не может быть религиозен. <…>
Нельзя не упомянуть также о болезнях, пороках Серебряного века. Эстетством грешили скорее низы, но декадентством, болезненным упоением гибелью, роком отмечено и искусство верхов. Есть тонкий духовный (и поэтому особенно соблазнительный) яд и в блоковской поэзии, например, в таких его как будто невинных, но на самом деле странно кощунственных стихах, как: «В голубой далекой спаленке…»
Также за мечтаниями о тысячелетнем царстве святых <…> о Новом Иерусалиме, в вещаниях о Дионисе (Вяч. Иванов), о Христе и Антихристе (Мережковский) чувствовалось иногда известное духовное легкомыслие, иногда даже безответственность и распущенность. Для светских же богословов духовное преображение мира (общества, космоса) заслоняло реальность личного духовного преображения.
Но судить будем <…> не по худшему, а по лучшему, и, стараясь понять самую сущность явления.
При всех своих пороках и болезнях Серебряный век был отмечен творческим размахом большого стиля и горением духа[417].
После революции, заключает Иваск, добрая половина лучших представителей Серебряного века оказалась в эмиграции, где «Серебряный век как-то продолжался и даже продолжается». Некоторое время длился он и в советских условиях, пока культура там пользовалась относительной свободой. Не только Вольфила и «Записки мечтателей», но и Серапионовы братья, критики-формалисты, поэты-имажинисты, даже Маяковский «целиком определялись еще культурой Серебряного века». Однако в начале 1930-х годов в СССР наступил ледниковый период, и эпоха, которой коснулось ледяное дыхание революции, преждевременно закончилась. Ее лебединой песнью, по Иваску, был неожиданно появившийся в 1940 году сборник стихов Ахматовой «Из шести книг»[418].
Сейчас суждения Иваска кажутся банальными, но в конце 1940-х они были еще не затасканы и должны были произвести сильное впечатление на новое поколение читателей, особенно на эмигрантов второй волны, выучеников советских школ и вузов, открывавших тогда для себя недавнее прошлое русской культуры, о котором они имели самое смутное представление. Именно они были адресатом статьи в «Посеве», о чем сам Иваск писал в записке для Г.П. Струве: «Моя статья популярная – о дореволюционной культуре; написана для новой эмиграции»[419]. Нет никакого сомнения в том, что в рецензии на набоковский «Дар» Хомяков отталкивался именно от статьи Иваска, напечатанной в журнале, который он сам редактировал.
