Гессенская волчица - [116]

Первый Высочайший указ касался Великого Князя Михаила Михайловича, которому в 1891 году покойный Александр III после женитьбы на графине Меренберг²⁴⁶ запретил въезд в Россию. Он поселился на юге Франции и жил в Каннах на вилле с кавказским названием «Казбек».

Александра Фёдоровна не только признала морганатический брак Великого Князя и вернула его на службу, но и сняла опеку с его имущества. Она милостиво пожаловала Михаила Михайловича чином полковника и званием флигель-адъютанта, назначила вновь шефом 49-го Брестского полка и 4-й батареи Гвардейской конно-артиллерийской бригады.

Второй указ касался супруги и малолетних дочерей Великого Князя, которые причислялись к Императорской Фамилии. Внучка Александра Сергеевича Пушкина графиня Софья де Торби стала Светлейшей княгиней Романовской с титулом «Высочества», а две её дочки стали Светлейшими княжнами с титулом «Светлости».

Был в пакете и приятный сюрприз для Георгия Михайловича и Сергея Михайловича, которым Императрица прислала полковничьи погоны и Высочайшие приказы о производстве.

Свежеиспечённые полковники не скрывали ликования, а вот Михаил Николаевич был обескуражен. Он понимал, что Императрица таким образом выказывает своё расположение его семье, но чтобы из поручиков и сразу в полковники? Русская армия такого моментального взлёта ещё не знала. А если и знала, то разве что во времена Екатерины Великой…

Глава 35

Гнетущая тишина повисла в кабинете. Канцлер был мрачнее тучи. Он читал многостраничный доклад, представленный Департаментом исполнительной полиции.

Директор департамента генерал Баранов молча сидел напротив, в ожидании бури. Исключительно талантливый администратор, сочетающий в себе редкую энергию, огромную инициативу и индивидуальность, генерал был человеком действия. Герой русско-турецкой войны, бывший петербургский градоначальник и нижегородский губернатор, игрок по натуре, он всегда тяготился мирной повседневной обстановкой, которая необычайно его угнетала. Зато в исключительных обстоятельствах, будь то бой с турецким броненосцем, либо же холерная эпидемия, Баранов чувствовал себя исключительно комфортно, на своём месте. Способность принимать быстрые решения, часто рискованно выходящие за пределы бюрократической рутины, всегда яркие и почти всегда двусмысленные, сочеталась с умением передавать свою энергию подчинённым. В Нижнем Новгороде губернские чиновники называли его «электрической машиной, которая накаливает присоединённые к ней лампочки».

Перелистав доклад несколько раз, Игнатьев вперил свой тяжёлый взгляд в Баранова. Выждав паузу, канцлер натужно выдавил из себя:

– Это что же такое творится в Петербурге? Это не столица Российской Империи, это Содом и Гоморра. Императорские театры превратились в сборище мужеложцев. Фрей,²⁴⁷ Гавликовский,²⁴⁸ Славин…²⁴⁹

Баранов приготовился ответить, но не успел.

– Куда смотрит столичная полиция?– кулак канцлера с силой опустился на столешницу стола. – Раз уж министр внутренних дел сегодня болен и не присутствует, мнё придётся Вам высказать свои претензии, а уж потом и графу Иллариону Ивановичу…

– Увы, Ваше Сиятельство, но полиция в настоящее время может добраться лишь до отдельных лиц… Вы ведь представляете, что полиция весьма ограничена в своих возможностях, руки связаны, ибо за многими содомитами стоят весьма влиятельные покровители. Я уже не говорю, что среди этих содомитов имеются титулованные особы, занимающие весьма высокое положение…

Недовольное лицо канцлера скривилось, как от нестерпимой зубной боли.

– Николай Михайлович, – сказал он, – Вам должно быть хорошо известно, что князь Владимир Петрович Мещерский, о котором Вы вспомнили, приходится дядей моей невестке.²⁵⁰ Увы, но князь, несмотря на то, что был дружен с покойным Императором Александром Третьим, действительно содомит и является позором рода Мещерских…

– Ваше Сиятельство, я вообще-то говорил о действительном статском советнике графе Ламздорфе, который служит в Министерстве иностранных дел…

Мрачное лицо Игнатьева побагровело, казалось, что его вот-вот хватит удар. Рванув тесный воротник сюртука, граф медленно поднялся из-за стола и тихо спросил:

– Вы говорите о моём ближайшем сотруднике, Николай Михайлович? Который посвящён практически во все дипломатические секреты России? Который знаком со всеми секретными дипломатическими шифрами?

– Так точно, Ваше Сиятельство, речь идёт о графе Владимире Николаевиче Ламздорфе… Сведения полиции самые точные, ошибки быть не может. Я не включил его имя в доклад, дабы не создавать излишнего ажиотажа и не бросать тень на Вас, как министра иностранных дел.

Канцлер тяжело, по-стариковски, опустился в кресло, пытаясь осмыслить услышанное.

– Я недоволен Вами, генерал… Очень недоволен, – произнёс он разочарованно и медленно, с необычайной растяжкой слов. – Вы, вероятно, позабыли, в чём заключается Ваш долг, как высшего руководителя русской полиции, облечённого доверием нашей всемилостивейшей Государыни…

Баранов, несмотря на свои 59 лет, вскочил и распрямился, как стальная пружина. Встопорщенная борода, покрасневшая залысина и ярость в глазах свидетельствовали о его крайнем возмущении.