Герои Курской битвы - [88]

Задыхаясь, он вместе с ношей плюхается в воронку. Гимнастёрка, брюки, сапоги у обоих в крови. У лейтенанта рана в бедре и перебито запястье левой руки. Здоровой рукой он держит раненую и нежно, как ребёнка, прижимает к груди, по которой течёт и течёт кровь. Она смешивается с кровью, сочащейся из порванных на боку брюк. Земля вокруг лейтенанта темнеет.

Пока делают перевязку, лейтенант, поминутно теряя нить, рассказывает о бое. Он — адъютант командира полка майора Котенко. После того как „Виллис“ был разбит, а раненый в голову шофёр умер, он вместе с командиром пробрался на огневые. Здесь стоял взвод лейтенанта Юрпалова. А Юрпалов этот прежде был адъютантом у Котенко, но отпросился в строй. Майор его любил, как сына. Но всё-таки отпустил. Сегодня у Юрпалова день рождения.

— Сколько ему? — спросил я.

— Двадцать лет, ровно двадцать… Контужен он. Глухой как пробка. Там все — кто контужен, кто ранен… Майор мне сказал — хоть живой, хоть мёртвый, доберись до тыла… Людей и машины вызвать. Раненых больно много.

Вызывать сюда санитарные или грузовые машины — безумие. Вряд ли хоть одна дойдёт до огневой. А если и дойдёт, то уж наверняка не вернётся.

Я посылаю Кучина с запиской к Бурде. Только под защитой танков можно попытаться вынести раненых.

Накал боя нарастает. Уже не поймёшь, от чего жара — от равнодушно палящего солнца или от огня, слизывающего пшеницу.

Мы отдали свою воду раненому адъютанту. Он лежал на дне воронки, бессильно закрыв глаза, и тихо стонал.

Вернулся Кучин с несколькими танками от Бурды. Это помогло эвакуировать раненых.

Над воронкой теперь роились пули. Чётко тараторил неподалёку крупнокалиберный пулемёт. Ему наперебой поддакивали автоматы.

Немецкая пехота обтекала огневые позиции, просачивалась между батареями. Гитлеровцы жали. Жали с маниакальной настойчивостью. Они не думали о цене. Только бы прорвать русскую оборону, овладеть дорогой на Обоянь.

Пехота первого эшелона смята, артиллерийские полки, в том числе и два из нашей армии, раздавлены. Остатки стрелковых частей откатываются на север. На огневых позициях остались лишь изуродованные пушки да недвижные тела.

С минуты на минуту вал немецкого наступления должен обрушиться на бригаду Бурды, оседлавшую дорогу Белгород — Обоянь.

Немецкие танки оказались уже на гребне высотки. Приземистые, широкогусеничные (в бинокль отлично видны их контуры), с коротких остановок они открыли огонь. Потом, подняв стволы, стали быстро спускаться. А на гребне появлялись всё новые и новые. Не только „Тигры“ и „Пантеры“, но и хорошо нам знакомые PzKw III и PzKw IV.

Пожалуй, ни я, ни кто другой из наших командиров не видали зараз такого количества вражеских танков. Генерал-полковник Гот, командовавший 4-й танковой армией гитлеровцев, ставил на кон всё. Против каждой нашей роты в 10 танков действовало 30–40 немецких. Гот отлично понимал, что, если он прорвётся к Курску, любые потери будут оправданны, любые жертвы не напрасны. Если прорвётся…

Но у Бурды и танки, и пехота, и артиллерия зарыты в землю. О, в этот час окупились недели, дни и ночи земляных работ.

С расстояния 400–500 метров ударили пушки „тридцатьчетвёрок“, ударили иптаповские орудия, „заиграли“, сотрясая землю, „Катюши“. Густой, медленно растекающийся дым поглотил высоту. А когда он поредел, уже не было ни чёткой линии гребня, ни вытянувшихся будто на параде танков противника. Высота горела.

Мы с Катуковым находились в роте Стороженко, „железной роте“, как её называли. Здесь в каждом экипаже служил ветеран. Капитан Стороженко был, пожалуй, одним из опытнейших танкистов в бригаде. Воевал вместе с Бурдой под Орлом, дрался под Москвой, на Калининском фронте ходил на выручку окружённых. Молчаливый, длиннорукий, он шагал вразвалочку, как матрос на суше. Не помню, чтобы улыбка хоть раз появилась на его широконосом желвакастом лице с немигающими глазами.

Установилось минутное затишье. Немцы перегруппировывались и поджидали своих пикирующих бомбардировщиков.

Стороженко не спеша вытер руки, бросил концы и не торопясь подошёл к Катукову:

— Товарищ командующий, рота отражает атаки противника.

Докладывал он буднично, спокойно, как о чём-то обыденном, даже скучном. Только блестящие глаза да выступающие желваки выдавали напряжение.

— Сколько потерял?

— Один танк разбит прямым попаданием. Экипаж… — Он не договорил».

О потерях бригады доскажет на следующий день подполковник Бурда.

Кое-как выбрались в расположение штаба.

После обеда Катукова вызвали к телефону. Звонил Ватутин.

— Действуйте по варианту номер три, — коротко сказал командующий фронтом.

«…Вариант номер три означал, что 6-му танковому корпусу следовало занять рубеж Меловое (16 километров юго-западнее Ивни), Раково, Шепелевка; 3-му механизированному — рубеж Алексеевка, Яковлево; 31-му танковому расположиться во втором эшелоне за первыми двумя корпусами, в центре, в затылок им».

К исходу дня немцы вклинились в оборону 67-й и 52-й гвардейских дивизий, потеснили части 71-й. Бои шли в полосе Красный Починок, Ярки, Дмитриевка, Ольховка, Козьмо-Демьяновка. На некоторых участках их танки и мотопехота проникла в глубину обороны 6-й гвардейской армии до шести километров. В полосе 7-й гвардейской армии положение тоже было тревожное: немцы форсировали Северский Донец, захватили плацдармы на правом берегу и вели энергичные действия по их расширению.