Герберт Уэллс - [209]

Тьюлера воспитывали так, что он не хотел замечать проблем, «его установка сводилась к тому, чтобы ничего не делать до тех пор, пока не прикажут». Подростком он был вроде Берти Уэллса и Руда Уинслоу — мечтал о войнах; Уэллс, рисуя «отрицательного» героя, подчеркивал его детское сходство с собой, чтобы было ясно: от того, получит ли человек правильное образование, зависит, каким он станет. Тьюлер не получил. Его ум «окостенел» и воспринимает только самые примитивные идеи. Его патриотизм — животный, тупой: «Он всегда готов был утверждать, что английский ландшафт, английские полевые цветы, английские квалифицированные рабочие (когда их не сбивают с толку иностранные агитаторы), английская система верховой езды и английское мореходство, английское дворянство, английское земледелие, английская политика, доброта и мудрость английского королевского дома, красота английских женщин, их несокрушимое душевное и телесное здоровье не только не могут быть превзойдены никаким другим народом, но даже не имеют себе равных во всем мире». Его религия «была как паспорт, спрятанный в надежном месте: пока в ней нет надобности, незачем о ней беспокоиться. А чуть только надобность возникнет, она извлекалась на свет: „Я христианин!“ („Что? Съели, атеисты?“)». Его отношение к женщине — смесь брезгливости, ненависти, вожделения и страха; физическая любовь для него — похабщина. Но вот Тьюлер женился, развелся, опять женился и живет на улице, которая вся населена Homo Tewler. Необходима осторожность — лозунг этой улицы: что бы ни происходило в мире, это нас не касается.

Жизнь стала хуже — Тьюлер ищет виноватых. Без виноватых ему нельзя, перед ним все виноваты — первая жена, вторая жена, вообще женщины, политики, иностранцы, соседи. Ему объяснили, что виноваты большевики и евреи, и он успокоился. Время шло, появились Гитлер и Муссолини — Тьюлера это не касается. Но Гитлер напал на Англию; Тьюлера мобилизовали в отряд гражданской обороны[116]. Он трусоват, но по случайности стал героем, сыграв решающую роль в захвате немецких парашютистов: вообще-то он хотел от них спрятаться, но, будучи загнан в угол, пришел в бешенство и кинулся на преследователей. Король наградил его орденом. В тот день, когда он ездил за наградой, его жена погибла при бомбардировке. Она погибла потому, что Homo Tewler были осторожны и не протестовали против войны.

Homo Tewler и Homo sapiens — не два параллельно развившихся вида, а две стадии одного и того же. Мы все — Tewler, никто из нас еще не стал Sapiens, в некоторых развились лишь зачатки этого вида. «Я могу сказать каждому читателю только одно: „Поройся хорошенько у себя в памяти, склонись перед правдой. Ты — Тьюлер, и я — Тьюлер. Эта книга не повод для того, чтобы нам с тобой весело подталкивать друг друга локтем, глядя на тупость и низость людей, стоящих ниже нас. Эти люди — часть нас самих, плоть от плоти нашей, и каковы они, таковы и мы. Мы гибнем вместе с ними“. Но Sapiens придут нам на смену, как бы мы ни сопротивлялись, — и будут одерживать победы, которые не снятся нам, решать проблемы, находящиеся совершенно за пределами нашего кругозора. Они увидят вещи, о которых мы не имеем представления. Может, это будет то, что по нашим понятиям считается добром. А может, злом. Но почему это не может быть чем-то близким нашему добру и гораздо большим, чем наше добро?»

Уэллс на протяжении своей жизни то отвергал религию, то обращался к ней; под коней он пришел к выводу, что она все-таки необходима — одна, всемирная. «В нормальном мировом коллективе нет места „религиозной терпимости“. Такой коллектив должен быть связан общим мировоззрением, и мы не можем позволить организациям духовных шарлатанов подрывать общественное единство на том основании, что у каждого есть свой церковный товар для продажи. Религия, которая нужна мировому коллективу, очень проста. Она опирается на признание того, что человек должен всегда быть правдив, что земля есть общее достояние и что люди равны». Исследователи, считающие Уэллса завзятым тоталитаристом, трактуют эти слова однозначно. Насадить единомыслие! Правда, в том же абзаце он пишет: «При условии, если все будут признавать эти основные догмы… не будет никаких причин мешать желающим придерживаться каких угодно новых и старых обрядов и мифологий или совершенно свободно обсуждать любые еретические идеи, какие им придут в голову». Тоталитарное общество тем и отличается, что в нем нельзя «свободно обсуждать любые еретические идеи». Как мог Уэллс не видеть того, что «свободное обсуждение любых идей» и «общее мировоззрение» несовместимы? Видимо, он полагал, что они несовместимы для Tewler, а у Sapiens все может быть по-другому — кто их знает? Мы-то, конечно, убеждены, что мы хорошие, нежные, добрые, а уэллсовские Sapiens — гадкие, холодные роботы. «При мысли о более счастливых поколениях нами овладевает злобная зависть», — сказал Уэллс. Неужели это верно?

Но Уэллс не был бы Уэллсом, если бы не сопроводил свою идею какой-нибудь гадостью: «Если мировая революция одержит верх, ничто не помешает ей объявить вас безумцем и преступником. Она, быть может, попытается перевоспитать вас, если это возможно. Быть может, ей придется вас убить. Если будет слишком много непримиримых, некоторое количество убийств окажется абсолютно необходимым. В мире, организованном на разумных началах, не станут превращать здоровых и добрых людей в сторожей и больничных служителей для непримиримых». Здравствуйте, приехали! Уэллс сам был Tewler, как подобает Tewler, он не видел для «хороших» другого способа преобразовать мир, кроме как поубивать «плохих». Но вдруг Sapiens все-таки найдут другой способ? Ведь их образ мыслей «совершенно за пределами нашего кругозора»…