Генрих Сапгир. Классик авангарда - [29]
«Но, к счастью, в литературу нельзя пустить или не пустить. В литературу врываются иногда, как свежий ветер в распахнутое окно. И веет новым в этой затхлой атмосфере»[310]. Сказанное в 1992 году о товарище по литературному поколению в полной мере относится и к самому Сапгиру. Радовали ли Сапгира широкое признание и публикации последнего десятилетия его жизни? В голову приходит стихотворение его друга, замечательного поэта Яна Сатуновского, не дожившего до публикации своих «взрослых стихов»: «Хочу ли я посмертной славы? / Ха, а какой же мне еще хотеть! // Люблю ли я доступные забавы?/ Скорее нет, но может быть, навряд. // Брожу ли я вдоль улиц шумных? / Брожу, почему не побродить? // Сижу ль меж юношей безумных? / Сижу, но предпочитаю не сидеть» (1967)[311].
В 1994 году, в интервью «Литературной газете», Сапгир сказал: «Моя судьба была достаточно счастливой. Хотя меня не знали, не публиковали и только сейчас начинается некая „весть о поэте“ и люди начинают интересоваться — те, кто интересуется… Но дело в том, что раньше эта публика увлекалась другим, она была повернута в другую сторону. Я знал, что случится поворот, и был уверен в своем досмертном и посмертном существовании, так же как я уверен в отношении общества, русской культуры — того мира, на поле которого работаю. Все будет в порядке — я почему-то это знаю»[312]. Знавшим Генриха Сапгира еще в советские годы невозможно читать эти строки без волнения.
Из письма Сапгира 1993 года: «Очень хочу в Америку, но ведь это организуется, я теперь знаю как, знакомые приглашают знакомых, известные мало кому приглашают им только известных и так далее. Или еще проще: ты меня перевел, я тебя пригласил. Противно, тьфу! Я по-прежнему думаю, в литературе, как и всюду, много званных, да мало избранных <…>. Но, по-моему, они все, не исключая Самойлова и Слуцкого, в лету — бух! Потому что появятся и уже появились новые свободные страстные поэты <…>. Так что оставим тех вместе с сентиментальным Булатом историкам литературы. Ведь жизнь течет и не останавливается „на достигнутом“ <…> художник должен уметь думать сердцем, рождать новое, а им по большой части слабо. <…> Вот так получается, я еще жестче, еще придирчевей, ведь это прежде всего ко мне относится. Потому много пишу. <….> Одна надежда… <…> Москву трясет от политики, меня трясет от их [sic] всех»[313].
Сапгир попал в Америку, когда хоронили Бродского, в конце января 1996 года. Им так и не суждено было увидеться в Америке, а после отъезда Бродского из Советского Союза они виделись один раз, в 1990 году, на поэтическом фестивале в Белграде. Сапгир вспоминал об этой встрече: «На мой вопрос о его родителях, которых я знал, ответил коротко и страшно: „Трупы“. Он показался мне старым, холодноватым и саркастичным, но приглядевшись, я увидел, что это ирония, главным образом, направленная на самого себя. В последний раз, совсем недавно [это писалось в 1996–1997 годах], я увидел уже не Иосифа, а тело Иосифа в гробу с откинутой крышкой-половинкой <…> в похоронном доме на Бликкер-стрит <…> в Нью-Йорке»[314].
Последние книги Сапгира, которые холодят предчувствием смерти и горячат осознанием высшей гармонии творчества, заслуживают отдельного аналитического исследования. Мы уже выделяли «Три жизни: Мемуары с ангелами, написанные в Красково» (лето 1999); в этой книге Сапгир в полной мере воплощается как «художник памяти» — скорее набоковского, чем прустовского направления. Самым замечательным из сапгировских творений 1999 года нам представляются раздел «Стихи с предметами» в книге «Тактильные инструменты»[315]. Ничего подобного в русской поэзии не было.
Принципом действия эти перформативно-медитативные стихи Сапгира напоминают психологические медитативные упражнения, которые проделывают с целью релаксации и снятия напряжения. (В одном из последних в книге стихотворений в прозе Сапгир даже описывает «Замедлитель, или психологический прибор для замедления времени»[316].) Такие упражнения изначально пришли на Запад из восточных культур (йога). В распространенных на сегодняшний день формах они обыкновенно воспринимаются с живого голоса или с записи и предлагают слушателю закрыть глаза и представить себе — именно представить — запах разрезанного на две половинки лимона, шум прибоя, теньканье птиц в хвойном бору, аромат только что постриженного газона, ощущение, испытываемое при погружении в ванну или же при прикосновении тыльной стороной ладони к вельвету, бархату, парче etc. Такие психологические упражнения, как и многие из «Стихов с предметами» Сапгира, направлены на переход от словесного к умозрительно представленному в виде визуальных, слышимых и ощущаемых образов:
Тактильный опус No. 1 (исполняется на тактильном инструменте)
(Наждак грубый, наждак, неструганная доска, соль, песок, наждак мелкий, порох, выворотка, бархат, вельвет, кожа, картон, бумага оберточная, дерево полированное, сатин, шелк, лавсан, бумага, стекло, хрусталь, пластик. Три октавы.)
