Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник) - [22]

…не разыскивается

…не виновен

…не помнит

…не сознается

IV

Я стоял в центре площади,

в сердце розы ветров.

В городе,

где имени нету мне и времени нету мне.

Посередине жизни моей —

лет, расходящихся от меня.

Я стоял в сумерках —

на грани ночи и дня, —

подпирая стену, чей век – древней моего,

а тяжесть и крепость – прочнее моей,

под грозовым фиолетовым небом, краем

еще принадлежащим дню.

Я стоял под обложенным низкими тучами небом —

без штандарта над головой,

без столицы своей за спиной,

я стоял со сжатыми кулаками,

полными слабоумного прилежанья

и радостной памяти войн.

V

В ночи нет следователя. И

подследственного – нет.

Агента справедливости,

спешащего вслед моим шагам

в пустынном переулке или вдоль парапета

над холодною рекою,

в которой только фонари полощут свет.

Кодекс причастности,

как и законы притяженья,

случайная мелодия затрет.

Здесь длится ночь

полгода – каждый год.

Меж (дальше некуда) какой Европы зданий

плутает некто – чужестранец,

обходя бочком не разделявших

ни его грехов, ни покаяний —

и слыхом не слыхавших о таком?

Для них – не стоящим вниманья пустяком:

он жив? он мертв? он здесь? он далеко?

На гору Мория он не полезет сам.

Отчет о том, как прожил годы,

в клочки! И по ветру – и отлетают к небесам —

порхать над родиной чужой свободы.

VI

Когда бы ты меня не удержал,

то я бы путь спокойно продолжал

по направлению (в конце концов, что может здесь

произойти?)…

Шел, чтобы к вечеру границу перейти.

Вергилия не пригласивши конвоиром,

авось и потерялся бы в ночи;

далеко-далеко за этим миром

под псевдонимом… И – ищи-свищи…

Айда в Возможное! Оно открыто.

Без тяжести в ногах, недвижности гранита —

пойдем вслед дню, сошедшему во тьму.

Пойдем! Без всяческих «зачем?» и «почему?».

Пусть нет благословения тебе,

но нету и проклятья на судьбе!

Здесь в моде песенка, мотив ее хорош,

а в ней рифмуется и стоит медный грош:

амур-тужур, дружок, амур-тужур…

Ворота распахнутся, задрожат!

Войдем. Одна средь многих – госпожа

стоит в толпе, одна освещена

она багровым отсветом печей,

в которых этой Ночью-Всех-Ночей

пекут хлебы Таинственных Вещей.

VII

Ибо там,

там привратник спал у порога

и поэтому – нараспашку

были ворота.

За железными створами их —

дорога

в города и ночи

иного рода.

Именно там, где сияют люстры,

мелькают рожи —

там безымянный этот архипелаг

и расположен,

там – в зияньи меж местом и временем.

И книга у края стола.

Но тоже не любопытствуй, прохожий!

Остановиться —

и книга захлопнется

на самой нужной странице:

книга закрыта…

Рука сжата в кулак.

Именно отсюда и исходят

самые совершенные

легенды о грехах наших

и прегрешениях,

увлекательнее которых нет на земле…

Рука, так и не прикоснувшись к ним,

отдернется.

И бессильно уляжется на столе.

VIII

Святая Земля. Караванный «Путь голода»,

марева вид:

мóрок Имáры

за озерами зноя стоит.

Тень мою топчут мои же сандалии. Полдень.

Соленый поход до Эйн-Трейбы – следы…

Обморок под хихиканье горькой воды.

IX

Исходная позиция. Позиция наступления.

Ночь:

полу-жизнь, полу-моление.

Там —

благостью осененные,

избранники, посвященные,

праведники

славного города

славы-и-справедливости —

славное,

праведное население.

Там —

солнце Гивона!

луна Аялона!

источники трепета, величия духа

повсеместные проявления…

Исходная позиция. Позиция наступления.

Одичавшее солнце. Оскал

черепа, доставшегося по наследству

воронью и пустыни лютым пустым пескам,

а также торжественным годовщинам,

перипетиям, следствиям и причинам

(и явленьям реальности – но слегка).

Свет на человека! И на

глаза зажмуренные!

А затем

весь свет – на будущее. Освещена

долина сухих костей.

За ней – мозаичный храмовый фриз,

лестница: вверх – вниз —

и – наискосок

носились ангелы вверх и вниз

и с веселием пели…

И никакого спасенья

ни от них, ни от их голосов.

X

Черный рояль умирает степенно

среди нот своих и бемолей,

черный рояль издыхает.

И – желтый врубается верхний свет.

Свет на лужах краденой,

а значит, сладкой

воды – играет.

Желтый свет на клятвах тех,

кто забивает гол в свои же ворота,

желтый свет на мечтателях и на любовниках – свет.

XI

Нынче пустые стоят баррикады.

Никто не стреляет.

Слякоть. Дождь и туман.

Героику

мы отложим до завтрашнего утра.

Сегодня ночью

никаких протестов писать не буду.

Пусть их!.. Не обнажу клинка.

Сегодня судьба —

ослепленный Самсон

чудовищными плечами

не обрушит капища колоннаду,

и никакой Амос —

во тьме и буре —

не высадит раму окна отеля,

чтобы проклясть

справляющих праздник в дымной ночи Бет-Эля.

Одиссей

Возвратясь, он на месте родного города обнаружил волны,

залив, дельфинов. Водоросли прибоем качались мерно.

Солнце зависло над краем неба.

«Ошибки всегда повторяются дважды», – сказал Одиссей

и вернулся

назад к перепутью, чтобы точно узнать дорогу

к родному городу, который волнами никак уж не был.

Усталый, он брел в гуле толпы, как в тоскливом привычном

кошмаре,

толпы, чей греческий был ему малопонятен – запас

словарный,

который он взял с собой как запас провианта, высох,

порастерялся…

На мгновенье ему показалось, что он очнулся от сна:

новые равнодушные люди

не узнавали его и даже не удивлялись.

Он их расспрашивал (слов не хватало) – знаками!

Встречные честно

и бестолково пытались понять его. Отчужденно

пурпур все лиловел и лиловел, выцветая на горизонте.

Вышли взрослые, развели окружавшую стайку