Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник) - [19]

и все, что заповедал Ты, Ты приказал сынам Израиля!

Или нет других народов у Тебя?

Римляне, персияне, вавилоняне?

Что говорят германцы? Германцы говорят:

наш закон – превыше законов всех.

Римляне – что говорят они? Наше царство

над царствами всеми.

Но я, Леви Ицхак, сын Сары из Бердичева,

заявляю пред Тобою:

Да возвысится и да святится Имя Твое!

И не сдвинусь с того, где стою,

и стоять буду.

Конец настанет тьме рассеяния нашего —

и в конце рассеяния нашего

Да возвысится и да святится Имя Твое!

Иосиф Паперников

(1899–1993)

Меж польскими деревьями

Больше в стране, именуемой Польшею,

в парке не носятся Шлойме и Мойшеле,

Сарка не бегает взапуски с Леею

польскими ясеневыми аллеями.

Больше не светится окнами спаленка

тех близнецов, тех разбойников маленьких,

что на катке воевали друг с дружкою,

по льду лупя самодельными клюшками.

Только поземка танцуется Польшею

вдоль по жидовским кварталам заброшенным.

Тишь поселилась под старыми крышами,

мыши, как дети, и дети, как мыши там.

Тихо в стране, именуемой Польшею…

Дан Цалка

(1936–2005)

Идешь по Риму

…Идешь по Риму. Наизусть. Всех таинств причастясь его.

В гробу видавши этот Рим когда еще… И бешенство

сужает белые зрачки, и с закушенною губой

на город щуришься, что мы, что так любили мы с тобой:

на всю двусмысленность его объятий – хваток-наизлом,

на кодлу «rerum dominos», на них, стоящих за углом,

прекраснолядвийных рабынь, чьим тушкам достает страстей

меж унижением своим и тошной волею своей.

«Какая гадость! – пишешь ты: какая низость! сколько лет

дышу я воздухом тюрьмы, которой и названья нет!..»

…А вкус «кастельского» уже претит пресыщенным устам?

увял букет? вин аромат лелеять нёбо перестал?

и намозолил бельма Тибр? Джаниколо у нас пустырь?

базар провинциальный? А – когда и вспоминаешь ты —

как пировали напролет на холме «Рафаэля» при

игре на кровлях городских лучей медлительной зари,

как слепо столбенели пред каскадов водяной резьбой,

как папских скиснув… – говоришь: «Мы были молоды с тобой».

…Ты Константиновой стопы прожилки счел б и в темноте.

Не харч в трактирах смаковал – трактирных пиршества

страстей!

Ты слышал грай ворон в речах политиков и, как с листа,

читал по рылам, что маразм вписали подлость и тщета,

когда, напротив их гнезда в «Мороженом “Джолитти”», мы

подглядывали их возню из подворотен полутьмы.

«…Не-кро-поль» – медленно цедишь со всей гадливостью,

давно

отворотившись к городам отдохновенья сердцу, но

ты ль не сходил за своего в шатре роскошной голытьбы,

то Вечность на песке времен раскидывает, чьи столбы

в рост божествам – Агафье, глаз ее слезинкою горит —

и – Эрос Буйствующий… Взгляд стекает в боен лабиринт,

где страждут пилигримы. Но – причастны к тайне счастья мы:

«Рискуй украсть!» – чему залог – наше цветенье средь зимы!

…Да! одиночество – болезнь, но несмертельна эта боль.

В рассвета пепле, да склонит тень Эвридика над тобой!

скует дыхание, распнет среди простынной белизны,

но – ты, тоскуя, вспомнишь Рим прелестный наш,

где даже в сны

врывался город-Властелин Неулестимый, чья рука

при склоне дня над головой вздымала монументы, как

секиры, он – сокрывший лик под рябью ста карикатур —

Рим – весь во всем и весь нигде, как по изгнании – Сатурн!

…И тот ночной концерт в саду, когда, при факелах горя,

и – от предчувствия! – лицо цвет принимало янтаря,

и как всегда полувсерьез шептал ты, вспоминая ту,

трамвайной незнакомки «ах, божественную красоту»…

…О, как терзает нежный слух квартет потасканных бродяг,

бродячих музыкантов, что поют на мертвых площадях,

(однако, с наслаждением мурлычешь их мотивчик, да?) —

еще бы! римлян сучью кровь – ты презирал ее всегда…

…Ты охолопел. Виртуоз Посланий-В-Склянках-По-Водам!

Рим – барин твой! А ты ему настолько душу запродал,

что трусишь, что твоя хвала простая Риму так проста,

что слух плебейский не почтят твоей духовности уста!

или любовь так велика твоя к нему, что стала всей

твоею жизнью? и – нельзя! как только обожраться ей?

и что любовь самим должна тобою быть осквернена?

и только через скверну путь в мир из Горчичного Зерна!

…Ты – прав. Не принесли года свободы мне и счастья – нет!

И все еще привержен я пристрастьям юных наших лет.

Но тыще бесов дав приют в себе, я не менял лица,

но не осмеливался сам рубить наотмашь, до конца

по тонкой паутине над провалом черной пустоты;

как Гулливер!.. Чтоб боль! чтоб боль! чтобы – от шеи

до пяты!..

чтоб шорох боли в волосах!.. чтоб кожей всей своей: я – жив!

Иегуда Амихай

(1924–2000)

От переводчика

Иегуда Амихай – самый знаменитый поэт современного Израиля. При личном знакомстве он производит впечатление сдержанного, даже тихого, очень воспитанного и скромного господина. Тем не менее его очень много. Он занимает много места в Израиле, в культурном пространстве страны. Иегуда Амихай – поэт страны, признанный страной.

Он не герметический гений, гений поэзии послезавтра или никогда.

Он не имперский, бронзовеющий на глазах, певец истории и государства.

Не элитарный поэт (узкий кружок своих…). Амихай – поэт-демократ. Он для всех.

По-моему, Амихай не рискует в стихе. Поэтический темперамент не понуждает его к прогулкам по канату, не чреватым падением лишь при полной вере в наличие этого волоска над бездной. В этом смысле Амихай похож на Бродского – прочностью и безрисковостью поэтики, традиционализмом.