Гавел - [194]

. Ее критиковали как за неготовность к этой роли, так и за то, что она слишком рвется ее играть. Ее гардероб не нравился, потому что был недостаточно креативным и – одновременно – вызывающим. В канцелярии президента ей приходилось пускать в ход все средства для того, чтобы ее пропускали к мужу и помогали в офисных делах. Когда президент публично дал понять, что первая дама должна иметь официальный статус, который определял бы ее положение и права, это предложение встретило шквал протестов, словно он затевал путч. Идея официального статуса быстро отпала, но Гавел в конце концов возмутился и написал своим сотрудникам резкое письмо, в котором недвусмысленно заявил, что «свою долю ответственности несет и Канцелярия Президента Республики, заметная часть которой внутренне так и не смирилась с моим новым браком… Но, нравится это кому-либо или нет, с 4 января 1997 года Пражский Град вновь является резиденцией супружеской четы. Это один избранный Парламентом конституционный деятель и одна его супруга, которую избрал себе он сам (и, само собой, она – его)»[985].

Оправившись от болезни и женившись на Даше, Гавел хотел внести в свою жизнь порядок и гармонию. Но это было нелегко. В стране понемногу назревал политический кризис. Гавелу трудно было делать выбор между официальными обязанностями и естественным желанием провести какое-то время со своей новой женой. На его душевном состоянии довольно неблагоприятно сказывалось то, что врачи строго запретили ему курить. Спустя более сорока лет с тех пор, как он обзавелся этой вредной привычкой, ему стоило большого труда не нарушать этот запрет.

Весной президентская чета наконец-то решила отправиться в первый совместный отпуск, чтобы провести запоздалый медовый месяц. Как и много раз до и после того, поездка напоминала игру в «горячие стулья». Гавелу с Дашей не понравилось в элегантной и, несомненно, романтической вилле, которую подыскал для них Карел Шварценберг в Тирольских Альпах близ Больцано. «Выбрал то, что наилучшим образом удовлетворяло его аристократическому вкусу, то есть дом, где, вероятно, бродит особенно много привидений его предков», – скупо прокомментировал это Гавел[986]. Супруги, которые сочли виллу, с одной стороны, вселяющей ужас, а с другой – слишком дорогой, перебрались в пансион в живописной высокогорной местности, где Гавела мучила лишь одна дилемма: следует ли ему готовить очередную речь или отдыхать. «Делать одновременно то и другое просто невозможно»[987]. Похоже, он не делал ни того, ни другого. Не прошло и недели, как супруги внезапно спустились с гор и, совершив марш-бросок через пол-Европы, осели «в комфортабельном и прекрасно оборудованном бунгало посреди леса»[988] в Голландии. «Прошу в дальнейшем не выяснять причины такого шага и поверить, что у нас имелись для этого основания», – таково было единственное данное Гавелом объяснение[989].

Болезнь или женитьба – а скорее всего то и другое – как будто повлияли на подход Гавела к работе. Хотя на загруженность он жаловался практически с первого дня пребывания в Граде, теперь эти жалобы перешли в открытый бунт. Отказываясь проводить в канцелярии столько же времени, как прежде, он требовал оставить в его рабочем графике только самые важные встречи и мероприятия. Просил ограничить количество официальных зарубежных визитов, чтобы сосредоточиться на внутренних делах. И хотел проводить больше времени с Дашей – дома или за границей. Он придумал себе «тур за премиями»: поездку с Дашей за свой счет, чтобы собирать различные премии и награды, которых его удостаивали. В редкую для него минуту расточительности он настаивал на том, чтобы проделать часть этого путешествия в Соединенные Штаты на сверхзвуковом «Конкорде».

Все это было вполне понятно. Общество Даши радовало Гавела больше, чем работа в канцелярии и встречи с иностранными государственными деятелями. Ему был шестьдесят один год, а достиг он куда большего, чем основная масса людей достигла бы за тысячу жизней. Сознавал он это или нет, но сделать свой жизненный путь еще лучше он уже не мог. Гавел утратил возможность контролировать политическое развитие страны и определять его направление, как он это делал после Бархатной революции, и вынужден был довольствоваться ролью морального авторитета на родине и за рубежом. Демократия и капитализм победили и теперь демонстрировали свое повседневное обличье со всеми его изъянами. Гавел рисковал тем, что его критика недостатков общего процесса будет воспринята как гроздь кислого винограда, да еще и преподнесенная победителем. Чешская Республика уже прочно стояла на пороге вступления в НАТО и Европейский союз. Он сам уже не нуждался ни в какой должности; мало того, возможно, и должность не нуждалась в нем. Однако Гавел не отступал. 13 июля 1997 года, ссылаясь на совместную рекомендацию четырех демократических парламентских партий[990] и свое чувство ответственности, он объявил, что через полгода вновь выставит свою кандидатуру на президентский пост[991]. На этот раз – никаких признаков колебания. Напротив, некоторые факты, например, исключительное внимание, какое он уделял своей будущей речи в парламенте за пять месяцев до ее произнесения, позволяют думать, что он пришел к выводу, что страна развивается не в том направлении, и решил быть уже не только «неисчерпаемым источником надежды в безнадежной ситуации», но вновь вступить в игру, чтобы помочь поправить дело. И в очередной раз ему предстояло биться в одиночку.