Гавел - [156]
«Не ехать ни в коем случае! – твердили ему советники. – С этим человеком никто не разговаривает. В Соединенных Штатах он – persona non grata. Пока ты будешь пожимать ему руку, могут всплыть еще более ужасные факты из его биографии. Он лгал о своей военной службе, лгал о своей причастности, а ты президент правды».
Убедить Гавела им не удалось. Может, он действительно мечтал о поездке в Зальцбург, но скорее всего ему просто не хотелось объединяться с теми, кто окружил несчастного Вальдхайма презрением и атмосферой морального превосходства, – точно так же, как не стал он обвинять и травить своих тюремщиков и соглядатаев. Кроме того, Гавел, как и многие другие, подозревал, что информация о Вальдхайме вовсе не стала новостью для некоторых из тех, кто прежде, когда он был дипломатом и Генеральным секретарем ООН, использовал его в собственных целях. «Послушайте, – рассуждал вслух Гавел, – ну что там со мной может случиться? Я же пожимал руку Ясиру Арафату. Я поеду, но о прошлом молчать не стану».
Это прозвучало как еще один веский довод в пользу отказа от поездки. Становилось жутко от одной только мысли о публичной встрече двух президентов на фестивальной сцене. Однако Гавел уговорам не поддался, и ему, как и всегда, удалось остаться свободным от стереотипов. Он говорил об истории – четко и ясно, но самого Вальдхайма даже не упомянул.
Начал он свою речь со слов о страхе, который у многих жителей новых независимых стран вызывает неопределенное будущее – после прошлых, пусть убогих, но зато определенных десятилетий, а затем резко сменил тему:
Наш страх перед историей никогда не бывает только страхом перед будущим – это всегда и страх перед прошлым. Я бы даже сказал, что оба эти страха каким-то образом обусловливают друг друга: кто боится того, что будет, чаще всего боится взглянуть в лицо тому, что было. А кто боится взглянуть в лицо собственному прошлому должен непременно бояться того, что будет.
Слишком часто в этой части света страх перед одной ложью лишь рождает ложь следующую – в отчаянной надежде, что эта новая ложь защитит от лжи прошлой и лжи вообще. Но ложь никогда не может защитить нас ото лжи…
Представление о том, что можно безнаказанно пропетлять историей и переписать собственную биографию, относится к числу традиционных центральноевропейских заблуждений. Когда кто-то пытается сделать это, он вредит себе и своим согражданам[852].
Насколько мне известно, нет никаких сведений о том, что подумал или сказал о выступлении Гавела сам Вальдхайм. Но рукопожатием они обменялись.
Среди поездок, предпринятых Гавелом в первый год президентства, был и майский визит в Совет Европы – первую организацию, куда стремилась вступить новая Чехословакия. В августе Гавел принял участие в конференции «Анатомия ненависти» в Осло и с ее трибуны предостерег от все возрастающей опасности национализма и этнической вражды. Участие во «Всемирном саммите детей» в Нью-Йорке запомнилось ему прежде всего тем, что там, в квартире Миа Фэрроу на Сентрал Парк Вест он встретился с Вуди Алленом. Это была моя идея: как фанат двух этих людей и автор книги о Вуди Аллене я с огромным трудом организовал эту крайне неудачную «встречу столетия». Оба (и Гавел, и Аллен) были робкими от природы, а общих тем для разговора у них не находилось – главным образом потому, что Гавел не видел ни одного фильма Вуди Аллена, а Аллен не был знаком с творчеством Гавела.
В сентябре Гавел побывал также в Италии. Государственный визит включал в себя встречу с президентом Франческо Коссигой и премьером Андреотти, но в основном нами занимался итальянский министр иностранных дел Джанни де Микелис. Гвоздем того визита стала поездка на остров Капри, где Гавел получил премию имени выдающегося итальянского интеллектуала Курцио Малапарте, после чего де Микелис попотчевал его, можно сказать, разгульной вечеринкой в местной дискотеке, полной красивых молодых женщин. Когда наше официальное путешествие по Италии продолжилось, выяснилось, что некоторые из этих красавиц едут с чехословацкой делегацией в Рим – как члены штаба де Микелиса. Джанни не был типичным аскетичным дипломатом, и позднее у него из-за этого возникли проблемы.
В октябре Гавел вернулся в Париж, на этот раз на встречу на высшем уровне Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, нынешняя ОБСЕ. Главным пунктом повестки стало подписание Парижской хартии для новой Европы, которая должна была подвести черту под периодом холодной войны и провозгласить «новую эру демократии, мира и единства». Новый секретариат Совещания предполагалось учредить в Праге. Самым драматичным моментом встречи оказался тот, когда все мы увидели поникшую и опустошенную Маргарет Тэтчер – всего месяц назад в Праге британский премьер была в блестящей форме, а теперь она не смогла сдержать слез, узнав прямо во время встречи, что собственные коллеги сместили ее с должности. Хотя идейно Тэтчер была куда ближе к Вацлаву Клаусу, избравшему ее своим образцом, Гавел сопереживал ей в этой истории и до самой смерти сохранял к ней чувство искренней симпатии.
