Гавел - [153]
Визит в Великобританию стал еще одним испытанием на пути восстановления межгосударственных связей. Мало того, что обе страны в прошлом разделял железный занавес, – большинство чехов не могло забыть о роли, которую сыграло правительство Чемберлена в Мюнхенском сговоре, положившем начало полувековому национальному бедствию. Десятилетия холодной войны почти не изменили это представление об Альбионе. Решительного политического деятеля, не испытывавшего страха перед русскими, демократическая оппозиция Чехословакии увидела лишь в лице премьер-министра Маргарет Тэтчер[846]. Однако все это время в британских университетах, в среде людей искусства, в СМИ и гражданском обществе были те, кто стремился помогать своим чешским друзьям, оказавшимся в трудном положении. Организация философами Роджером Скрутоном, Барбарой Дэй и Юлиусом Томином подпольных университетов в Праге и Брно, надежная поддержка, оказываемая (как творчеством, так и гражданской вовлеченностью) уроженцем Злина драматургом Томом Стоппардом, поддержка со стороны Гарольда Пинтера и других театральных деятелей, регулярные демонстрации перед брутального вида зданием чехословацкого посольства в Лондоне – в знак протеста против очередного ареста Гавела и других узников совести, присутствие в Праге корреспондентов британских средств массовой информации (британская группа журналистов была самой многочисленной), прекрасные информационные передачи всемирной службы «Би-би-си» на чешском, словацком и английском языках – все это помогло Гавелу и его единомышленникам пережить эпоху безвременья.
Хотя Гавел и члены делегации хотели узнать о мире, куда они возвращались, как можно больше, сама природа роли президента ставила им тут определенные ограничения: гостям позволялось взглянуть лишь на весьма ограниченную и малорепрезентативную его часть. Делать же выводы о той или иной стране и ее жителях на основании гостиничных номеров, конференц-залов и государственных чиновников явно не стоит. В течение первого года президентства Гавела нас всех очень занимали работа и манера поведения представителей самых разных охранных служб, которым поручалась защита президента, тем более что подход к охране менялся и дома. Ядро личной охраны Гавела составляли спортсмены, которые добровольно защищали его в напряженные революционные дни. Они подходили для этой работы в немалой степени еще и потому, что не имели опыта службы в органах государственной и общественной безопасности, но при этом на самом высоком уровне владели навыками дзюдо, карате и других боевых искусств.
Мы постепенно усваивали разницу между секретными службами той или иной страны. Всюду царил собственный неповторимый стиль. Американцы нарочито подчеркивали наличие охраны, придавая основное значение устрашению. Суровый, неприступный вид большинства агентов американской Секретной службы словно бы предупреждал: «Даже не вздумай!» Французы были совершенны на свой, этатистский, манер – им не составляло труда перекрыть окружную дорогу вокруг Парижа на целых двадцать минут, чтобы пропустить машину президента. Итальянцы были на удивление склонны к театральности: они ездили в быстрых «альфа-ромео» с открытыми дверцами, из которых чуть не на метр высовывался импозантный карабинер со снятым с предохранителя автоматом. Британцы же были, напротив, незаметными и полагались на эстафету мотоциклистов, которые поочередно вырывались вперед и перегораживали ненадолго определенный короткий участок трассы. Когда Гавел, захотев пройтись по Риджент-стрит, вышел из автомобиля, телохранители растворились в толпе, чтобы у него хотя бы на пять минут возникла иллюзия, будто он и впрямь в одиночестве и никем не узнанный прогуливается по чужому городу.
Днем ранее в республиканском Париже Гавелу был оказан королевский прием. На протяжении двух предыдущих десятилетий французские интеллектуалы были, пожалуй, самыми активными и громогласными из всех тех, кто сочувствовал Гавелу и чехословацкой оппозиции и поддерживал их[847]. Гавел воспользовался возможностью и поблагодарил Франсуа Миттерана за великодушный жест с его стороны: во время официального визита в Чехословакию в 1988 году французский президент устроил завтрак в честь Гавела и других диссидентов. В отличие от Маргарет Тэтчер, оба политика сходились во мнении о необходимости воссоединения Германии с Европой. Однако рациональный и трезвый подход Миттерана к вопросу европейской интеграции как к дифференцированному процессу (концентрические круги, различные степени вовлеченности разных государств) во многом отличался от более доброжелательного и гораздо более широкого представления о единой Европе Гавела. Элегантные сотрудники Миттерана хотя и чуть-чуть, но давали нам понять, что лохматые визави не очень-то им по душе. На вечернем банкете один из самых высокопоставленных французских государственных деятелей неосторожно поинтересовался у гостей, приходилось ли им уже видеть столь роскошный дворец. Гости молчали – как из вежливости, так и из-за плохого знания французского. И вдруг за их спинами, оттуда, где Карел Шварценберг как раз рассматривал какие-то картины, послышалось презрительное фырканье: «Один мой прррредок упился тут до смерррти!» Князь сообщил эту информацию по-французски с замечательным австрийским акцентом. Во времена Меттерниха его предок был австрийским послом во Франции.
