Гарри-бес и его подопечные - [15]
— Что было дальше, спросишь ты? — сказал кот Баюн равнодушно. — Ничего, что бы меня потрясло. Трое суток ничего достойного моего повествования не произошло.
На четвертые Егор очнулся.
— Гарри — прохрипел Егор.
В ответ что-то пробудилось в кресле напротив, мелкое и востроглазое. Егор долго смотрел на э т о через смотровую щель своих глаз и сомневался, что оно Гарри.
— Гарик, сукин сын, ты ли это? Пить дай.
— Я не Гарик, я Калигула, — отозвалось визави. («Еще не легче», подумал Егор.) Собственно зовут меня Димон. Дмитрий Сапогов. Прозван Калигулой.
— За что?
— За то, что Сапогов.
— Ты его замещаешь, — догадался Егор.
— Кого?
— Гарика.
— Вообще-то я на новоселье пришел… Живу тут четвертые сутки. «Четвертые сутки пылают станицы…» Ты что, не помнишь? Дрались мы с тобой вчера…
— Зачем?
— Затем, что я всегда дерусь, когда выпью. Наследственное это. У меня дед комиссарил. Так тот напьется, придет домой и стреляет почем зря. Бабка с матерью моей на пол ложились и ползли к выходу. А мы с тобой так… побоксировали слегка… ногами.
— И кто победил?
— Циолковский.
— М-да, — подумал Егор, — странное место. Однако выпить было необходимо.
— Куда же он пропал? — подумал Егор вслух.
— Кто?
— Гарри. Благодетель с постоянным запасом водки. Хотя, между нами, сволочь исключительная.
«В жизни всегда так, — подумал Калигула. — Как сволочь, то водка обязательно есть, как человек хороший — то халявщик и голодранец».
— А ты из каких будешь? — прочитал его мысли Егор.
— Я из тех, кто помнит о завтрашнем дне. Я из тех, кто знает, что пробуждение наступит непременно.
— А проще можно?
— Куда уж проще. У тебя давно нолито.
«Нет, меня не обманешь, — подумал Егор, — это определенно Гарри».
Но, достаточно, — сказал кот Баюн, видоизменяясь…
Надо заметить, что за время повествования от прежнего кота остались лишь золотом горящие глаза да своеобразная манера не замечать моего присутствия. То есть болтать без умолку, все что заблагорассудится, нимало не интересуясь моей реакцией. Не интересуясь даже тем, успеваю ли я записывать. Во всем остальном кот полностью трансформировался в полноценного писателя, поглощающего огромное количество сигарет и кофе. Вид у писателя был несколько взъерошен и небрит. Манеры порывисты. Иногда, разволновавшись, он доставал из-под стола бутылку коньяку и наливал себе стопку. Угостить меня он не догадывался…
— Достаточно, — повторил писатель, не глядя в мою сторону, — оставим на время друзей, пожелав им доброго утра, отдохнем от суровой прозы и плавно окунемся в другую главу. Называется она просто: «Грушенька». В честь одноименной Грушеньки, которая замечательна уже тем, что жалела котов и кошек. Но это так, к слову…
Грушенька была язычница, но авангардного толка. Выражаясь яснее, впередсмотрящая позабытого прошлого. То есть любила животных и птиц, цветочки собирала и всякую живность разглядывала, а к Богу-человеку относилась настороженно. В том плане, что бедных жалела, слабым помогала, но как бы сама по себе — без концептуального руководителя. Как-то это у нее само собой получалось, случайно и необдуманно. Даже как будто безотчетно. Хотя некоторые считали, что такого безотчетно не бывает.
Но она никому не перечила. Из тихих была. Из тех, кто знает, что им делать и как жить дальше. Наперед ничего не задумывала, но и от событий не пряталась.
Иногда, правда, могла взять и уйти не оглядываясь. Но это скорее от чувства, чем от целеустремленности. Хотя внутренняя твердость у нее была исключительная. Несмотря на кротость и открытость нрава.
Впрочем, она знала свои сильные стороны. Но, обладая вкусом незаурядным, их не выпячивала, и разрезы в одежде если и не отвергала вовсе, то, скорее, от эстетической целесообразности, нежели от желания обескуражить.
Но главное, о чем не упомянуть невозможно, это запах. Пахла Грушенька необыкновенно. Не просто необыкновенно, а головокружительно. Это невозможно описать, можно только вдохнуть и остолбенеть на всю оставшуюся жизнь (И писатель взволнованно плеснул себе в стопку порцию коньяка). Что, впрочем, со многими так и случалось…
На запах тот слетались женихи со всей округи и даже из-за бугра и стояли столбом, карауля Грушеньку.
Разные, надо сказать, были индивидуумы. Диапазон широчайший. Была и местная шпана из Марьиной Рощи, и шпана из прилегающих областей.
Был, например, замдиректора Торговой палаты, на пятой модели «Жигулей», мужчина неопрятный во всех отношениях. Был и красавец спортсмен, аквалангист, чемпион Союза по баскетболу среди юниоров и художник-эмальер, аналитического склада ума. Был и чешский диссидент, и рижский предприниматель из ГИТИСа, и финский радио-журналист, и прочие разные немцы.
Короче, съехались варяги со всех концов, чтобы вдохнуть тот бесподобный, ни с чем не сравнимый аромат.
Но сколько бы они ни таились, сети ни расставляли, руки ни вскидывали, поймать ее не удавалось никому.
«Любовь, — думала Грушенька, — это так просто: взглянул, понюхал и все. Это — мое».
Но среди них его не было. Хотя финский журналист ей определенно нравился.
Звали журналиста Юркяя.
Но в тот достопамятный день потянула ее сила неведомая из дому и направила путаной дорожкой, мимо расставленных сетей хитроумных женихов в наши края погулять. Идет Грушенька, как в тумане, ног под собой не чует, куда — сама не ведает.
Юрий Цыганов по профессии художник, но, как часто бывает с людьми талантливыми, ему показалось недостаточным выразить себя кистью и красками, и он взялся за перо, из-под которого вышли два удивительных романа — «Гарри-бес и его подопечные» и «Зона любви». Оказывается, это очень интересно — заглянуть в душу художника и узнать не только о поселившемся в ней космическом одиночестве, но и о космической же любви: к миру, к Богу, к женщине…
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.