Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [29]
*
Однако мои доказательства не закончены, поскольку не закончена пьеса. И самым важным доводом, говорящим в пользу моей версии, является наличие в пьесе Горацио.
Некоторые исследователи справедливо отмечали, что образ этого персонажа размыт, что он не содержит никакой функциональной нагрузки, что он только присутствует где-то, ходит за кем-то, кому-то поддакивает и что-то доводит до сведения. Барков, озадаченный этим фактом, даже выдумал фантастическую конструкцию, никоим образом не опирающуюся ни на грамм контекста: что, дескать, Горацио рвется к трону; что он обесчестил Офелию (зачем? просто так?); что он ее утопил, т.к. брак с ней препятствовал его продвижению к власти (почему? Офелия была вполне высокого рода); что он хочет убить Гамлета, т.к. тот любит Офелию и может догадаться про ее убийство; что добрый король Клавдий пытается спасти Гамлета и отправляет его в Англию, подальше от Горацио; что Горацио крадет у пьяного короля печать и подделывает письмо к английскому правителю, чтобы тот все-таки убил принца.
Весь этот датский боевик не выдерживает никакой критики, ему нет абсолютно никаких подтверждений в пьесе - наоборот, многие места в тексте достоверно показывают, что во всех этих несообразных предположениях если и содержится какой-то смысл, то прямо противоположный.
Но Баркову и не нужны доказательства. Ведь он утверждает, что это пьеса-меннипея: якобы она "реально" написана отрицательным героем, и "реальный" Гамлет якобы нарочно позволяет Горацио ее написать, чтобы высмеять его амбиции и вывести его на чистую воду. Подобное утверждение - чистая абстракция. Однако на основании только этой чистой абстракции Барков и делает все свои выше приведенные выводы, которые вытекают, повторяю, отнюдь не из текста пьеса, а исключительно из голого умозаключения.
Таким образом, данная версия Баркова содержит самый опасный для нее самой недостаток, который в любой момент может попросту взорвать, уничтожить ее. Ибо любой желающий, с радостью наплевав на текст пьесы и с удовольствием проигнорировав все факты и все важные косвенные отсылки, имеет право напридумывать что бог на душу положит и под маркой меннипеи выдать за истину самый невероятный продукт своей воспаленной фантазии.
Я, например, буквально на вскидку могу тотчас не моргнув глазом нафантазировать, что король Клавдий на самом деле никакой не король, а сын рабыни Изауры, которая спустя многие годы вдруг обнаружила его следы в далекой холодной Дании и, переодевшись в платье Розенкранца, добралась наконец до этой далекой страны, чтобы прижать к ослабевшей груди давно потерянного сына. Но жестокий Гильденстерн, бывший хозяин Изауры, которому плевать на ее материнские чувства, неожиданно узнает в Розенкранце свою сбежавшую рабыню. В это время разочарованный в жизни Гамлет пытается украсть у Гильденстерна золотые часы. Схваченного за руку принца ведут к королеве. Гертруда узнает в этих часах аксессуар своего умершего мужа и падает в обморок. Тут выясняется, что ее умерший муж на самом деле не умер, а под видом могильщика пребывал все эти годы на кладбище. Именно у него и украл эти часы Гильденстерн, поскольку не знал, что этот странный могильщик, которому Гильденстерн тайно заказал заранее вырыть могильную яму для своей сбежавшей рабыни, на самом деле бывший муж королевы.
И так далее. Подобные истории можно плодить до бесконечности, и ни одна из них не будет хуже версии Баркова. Потому что его принцип в данном случае - принцип меннипеи - устраняет самое главное: обязательность подкрепления каждой версии строгими текстовыми аргументами. И тем самым порождает анархию и безнаказанность.
Мне жаль, что с основным постулатом его версии "Гамлета" все обстоит таким диким образом. Барков действительно сумел обратить внимание на многие важные нюансы, содержащиеся в пьесе, чего до него не смог сделать никто. Кроме того, его версия о том, что под именем Шекспира в действительности скрывался Кристофер Марло, произвела на меня огромное впечатление. И Барков умело спорит с Ильей Гилиловым, блестяще отстаивая свой вариант.
Прочтение же его чрезвычайно громоздкой версии "Гамлета", которую я смогла хоть сколько-то уразуметь только на третий раз, вызвало мое стойкое несогласие с ним. Я даже отправила ему письмо, собираясь с ним спорить, но в ответе мне было сообщено, что Альфред Барков умер 4 января 2004 года. Тем не менее его предположения относительно фабулы вызвали во мне горячее желание самой разобраться с ней. Можно сказать, Барков в этом смысле заново подарил мне "Гамлета", явившись причиной моего энтузиазма.
*
Очень заметно, что в пьесе активно представлена парность персонажей, причем парность многофункциональная, когда один и тот же объект является парой разным героям в зависимости от рассматриваемых обстоятельств: дружеские пары, женские, предметные, мотивационные и т.д. Например, две дружеские пары - Гамлет и Горацио, Розенкранц и Гильденстерн. Два злодея - король и Полоний. Два умопомешательства - Гамлета и Офелии. Два совершенно разных Призрака. И так далее.
Наличествует в пьесе и физическая парность: два посла, два могильщика, два школьных товарища принца, две женщины - и обе любовницы короля, два случайных трупа в середине пьесы - Полония и Офелии, а также два письма, два мужских черепа, два корабля. И только опять-таки двое - Лаэрт и Озрик - остаются в логическом одиночестве.
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
Рецензия – первый и единственный отклик Белинского на творчество Г.-Х. Андерсена. Роман «Импровизатор» (1835) был первым произведением Андерсена, переведенным на русский язык. Перевод был осуществлен по инициативе Я. К. Грота его сестрой Р. К. Грот и первоначально публиковался в журнале «Современник» за 1844 г. Как видно из рецензии, Андерсен-сказочник Белинскому еще не был известен; расцвет этого жанра в творчестве писателя падает на конец 1830 – начало 1840-х гг. Что касается романа «Импровизатор», то он не выходил за рамки традиционно-романтического произведения с довольно бесцветным героем в центре, с характерными натяжками в ведении сюжета.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».