Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [26]
Ситуация осложняется еще и тем, что Гамлет лишен возможности говорить с королем наедине - Клавдий больше не допускает этого или допускает в ограничивающем присутствии третьих лиц. Однако умный король понимает, что если не давать Гамлету приманку, не кормить его какими-нибудь тонко завуалированными обещаниями, то отчаянье Гамлета может выйти из границ. И он... дает ему эти обещанья!
И Гамлет эти обещания жадно ловит. Он верит, что бросивший его любовник хочет только одного: подожди, как бы намекает он Гамлету периодически, все утрясется, и тогда мы снова будем вместе...
Но время идет, а ничего не меняется. Королевские обещанья не сбываются. И тогда Гамлет, изнывающий от обиды, ревности и подозрений, что его попросту дурят, и одновременно не желающий в это верить, снова и снова предпринимает попытку о чем-то намекнуть королю, каким-то образом показать ему свою боль - чтобы снова и снова услышать меж строк желанное обещанье.
Вот почему принц в обычное обращение к королю тонко вплетает только им двоим понятный смысл, который не должен вызвать подозрений у окружающих.
Еще надо учесть, что подобные намеки Гамлет не может позволить себе слишком часто, поэтому он вынужден кропотливо их изыскивать и скрупулезно продумывать их внешнее содержание.
Именно такой момент и представлен читателю в сцене первого появления Гамлета: именно такой намек и вплетен в его речь: именно это он и пытается в очередной раз сказать королю, когда в самом начале на вопрос короля "Ты все еще окутан прежней тучей?" двусмысленно отвечает: "О нет, мне даже слишком много солнца".
После чего и обращается к нему с нелогичной просьбой отпустить его на некую учебу в Виттенберг, тем самым превращая свои слова в нонсенс.
Итак, Гамлет намекает, и в ответ король... просит его остаться! Да еще как просит! Ах, как, должно быть, забилось сердце у Гамлета!.. А теперь внимательно перечитаем эти слова короля:
КОРОЛЬ: <...> Что до твоей заботы
Вернуться для ученья в Виттенберг,
Она с желаньем нашим в расхожденье.
И я прошу тебя, склонись остаться
Здесь, в ласке и утехе наших взоров,
Наш первый друг, наш родич и наш сын.
Да неужели же вы и правда не слышите того, что - как сладкая музыка! - вливается сейчас в уши принца: ...с желаньем нашим ...в расхожденье ... прошу тебя ...в ласке и утехе наших взоров ... наш первый друг... Вся эта часть, без всякого сомнения, имеет исключительно и глубоко личный смысл, который понимают только двое - Гамлет и король. Это их личный тайный диалог. И только в самом-самом конце он затушевывается королем официальной частью обращения - "наш родич и наш сын".
Итак, король не отпускает его. Да и незачем отпускать - никакого продолжения ученья быть не может. Вдобавок король снова дает ему надежду. И Гамлет снова верит в нее. Но как тяжко жить в бесконечном ожиданье надежд, как хочется умереть от боли и ревности!.
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
Иль если бы предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
А кроме того, вряд ли такие черты характера бывшего возлюбленного, как коварство и хитрость, с полной силой проявившиеся в свете последних событий, прошли мимо внимания Гамлета.
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О, мерзость! Это буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и злое
В нем властвует.
О ком говорит сейчас принц? Кто этот "буйный сад", в котором властвует "дикое и злое"? Тот ли, который он видит из окна, или тот, которого видит его несчастное сердце?..
А спустя буквально несколько минут к нему и подойдет Горацио - подойдет неожиданно и при свидетелях. И они оба будут усердно делать вид, что видятся впервые, и Гамлет с невинным удивлением задаст Горацио вопрос: "Но почему же вы не в Виттенберге?" - спросит он. И тут же, чтобы скрыть неловкость, переключится на Марцелла: "Марцелл?"- "Мой добрый принц..."-"Я очень рад вас видеть". После чего снова обратится к Горацио с тем же вопросом, но уже более категорично, с оттенком плохо скрытого недоверия: "Так почему же вы не в Виттенберге?"
Тут между ними завяжется непринужденный разговор. И Гамлет, который весь еще находится во власти недавних переживаний, двусмысленных диалогов, вспыхнувших надежд и многозначительных обещаний, которые незамедлительно последовали от короля как раз и благодаря искусному намеку принца об учебе в Виттенберге, - тут-то Гамлет и сделает невольный лексический перенос и назовет Горацио "другом-студентом".
И никто этому совершенно не изумится - они ведь действительно учились вместе когда-то, они были друзьями-студентами, университетскими товарищами. Так они ими навсегда и остались. Так что ничего удивительного.
И последнее на тему возраста принца. Гертруда говорит о Гамлете: "он тучен и одышлив". Подобная характеристика вряд ли подходит 20-летнему человеку. А вот к 30 годам тучным и с одышкой вполне можно стать. Если, конечно, не утверждать с пеной у рта, что Гамлет с детства страдал ожирением и заболеванием щитовидной железы.
*
А теперь давайте выясним, почему все-таки Горацио не подошел к Гамлету на похоронах и почему после встречи с Призраком их внешние отношения кардинально меняются.
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Вот роман, единодушно препрославленный и превознесенный всеми нашими журналами, как будто бы это было величайшее художественное произведение, вторая «Илиада», второй «Фауст», нечто равное драмам Шекспира и романам Вальтера Скотта и Купера… С жадностию взялись мы за него и через великую силу успели добраться до отрадного слова «конец»…».
«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».