Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [24]
И даже если Шекспир - это все-таки вполне самостоятельное литературное лицо, то о жутких обстоятельствах этой истории он, конечно, не мог не знать, тем более не бояться ее повторения, только уже с менее счастливым концом.
А если под маской Шекспира и впрямь скрывался Кристофер Мало, то уж у него точно были весьма серьезные личные мотивы сделать из своей пьесы буквально голубое минное поле - назло архиепископам и судьям, в отместку доносчиками шпионам, наперекор всем тем обвинениям (а в их числе и гомосексуализм), в результате которых он лишился не только возможности когда-нибудь взойти на трон, но даже и своего знаменитого имени.
И если его собственная жизнь ему была запрещена под угрозой смерти, если именно эта его жизнь - такая, какой он ее понимал и любил, - явилась причиной для смертного приговора, то почему бы и не позволить себе заявить о своей жизни иначе?
Почему бы и не позволить себе эту великолепную шутку - прикрыв истинную фабулу пьесы умелой подделкой, вполне укладывающейся в моралистские догмы, и, снабдив контрафакт достоверными признаками, заставить всех этих судей и архиепископов, доносчиков и предателей всех мастей - заставить всех этих ни о чем не подозревающих палачей буквально рыдать над трагической историей любви двух гомосексуалистов - к полному торжеству гениального автора-гея?..
*
А теперь мы снова вернемся к началу пьесы - туда, где Гамлет просит отпустить его в Виттенберг. Вопрос: почему Гамлет так рвется в Виттенберг и при этом так легко соглашается остаться? Возможно, Гамлет и впрямь хотел бы махнуть куда-нибудь из Эльсинора - вид бросившего его любовника слишком жжет ему сердце. Да и королю унылый вид принца порядком поднадоел. Казалось бы, чего же лучше? Гамлет сам просится в Виттенберг, так и скатертью дорога! Однако король не отпускает его... Почему он его не отпускает?
Кстати о Виттенберге. На основании Гамлетовых просьб отпустить его в Виттенберг для продолжения учебы (Король: "Что до твоей заботы вернуться для ученья в Виттенберг...") исследователь еще советских времен Аникст сделал вывод, что Гамлет еще только доучивается в университете, и стало быть, ему не более 20 лет (более взрослые юноши там просто уже не учились). При этом в сцене с могильщиком возраст Гамлета претерпевает изменения - оказывается, что ему никак не меньше 30 лет, то есть он превращается в ровесника Горацио (этот вывод сделан на основании текстологических выкладок), возраст которого никем не оспаривается.
Эти два противоречивых факта бурно обсуждались исследователями. В результате последовал все тот же беспомощный вывод о том, что здесь Шекспиром допущена обыкновенная неточность (оригинальный вариант Баркова про двух-трех разновозрастных Гамлетов я уже озвучивала). Причем именно вариант 20 лет так и не вызвал ни у кого сомнений - все были уверены, что Гамлет просится в Виттенберг именно потому, что он еще учится.
Однако если бы Гамлет там еще учился (доучивался), то отказ короля отпустить его для продолжения учебы выглядел бы весьма странным и тотчас бы вызвал подозрения. Ну какие такие чрезвычайные причины могли быть у короля для того, чтобы не дать принцу крови закончить необходимое образование?
А что если взглянуть на проблему с иной точки зрения?.. Вот бывший любовник Гамлета, ныне король, вовсю увлечен своим новым статусом; устойчивость его положения напрямую связана с тем, что Гертруда находит его великолепным в постели. Брошенный Гамлет томим любовью, обидой и ревностью. Гремучая смесь. Его раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, ему вовсе не хочется, чтобы король видел его страдания, его скорбь. А с другой - ужасно хочется, чтобы все-таки видел, чтобы все-таки понял, прочувствовал, пришел от них в ужас и... пожалел.
Вот почему при первом же случае он включает в свою речь некоторые слова, выражения, которые могли бы показать королю всю тяжесть его положения, как, например, в сцене, когда король, отпустив Лаэрта, обращается к Гамлету (на смысл которой, на ее откровенный подтекст тоже никто до сих пор не обращал необходимого внимания):
КОРОЛЬ: Что ж, в добрый час, Лаэрт; твоим будь время
И трать его по мере лучших сил! - А ты, мой Гамлет, мой племянник милый...
ГАМЛЕТ (в сторону): Племянник - пусть; но уж никак не милый.
КОРОЛЬ: Ты все еще окутан прежней тучей?
ГАМЛЕТ: О нет, мне даже слишком много солнца.
В этот коротенький диалог автор с первого же появления принца сумел вместить и тем самым дал определенно понять настоящую суть фабулы, нутро и завязку подлинной трагедии. Гамлет - не милый королю, это игра слов (не милый королю - не его милый, не его возлюбленный). Однако это весьма откровенная игра слов, вот почему Гамлет произносит это в сторону, т.е. мысленно.
А вот следующая реплика Гамлета озвучена им; она также двухслойна, но при этом совершенно безопасна: "О нет, мне даже слишком много солнца" - говорит он. И окружающими это вполне безобидно может быть понято как намек Гамлета на чрезмерную радость короля по поводу его свадьбы. И только один человек, король, должен взять в толк подоплеку сказанного - "мне даже слишком много солнца" [
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Вот роман, единодушно препрославленный и превознесенный всеми нашими журналами, как будто бы это было величайшее художественное произведение, вторая «Илиада», второй «Фауст», нечто равное драмам Шекспира и романам Вальтера Скотта и Купера… С жадностию взялись мы за него и через великую силу успели добраться до отрадного слова «конец»…».
«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».