Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [16]
На что тут же получает еще один намек Гамлета: "О Иеффай, судия израильский, какое у тебя было сокровище!" <�По библейскому преданию, Иеффай принес свою дочь в жертву.> Но Полоний выдерживает и тут: "Какое у него было сокровище, принц?" - невинно спрашивает он. Следует легкое препирательство по поводу Иеффая, заканчивающееся очередным намеком Гамлета.
Вообще непрекращающийся поток все более и более оскорбительных намеков в сторону Полония и Офелии начинает походить на неприкрытый шантаж. Приверженцы стандартного прочтения пьесы уверяют, что такое поведение принца обусловлено тем, что Гамлет, оскорбленный изменой Офелии, хочет изо всех сил уязвить Полония, унизить его как отца. Однако некоторые обстоятельства в пьесе, так и не попавшие в поле внимания ни одного исследователя, в корне меняют представление на этот счет.
Но мы остановились на том, что тягостное положение Полония, порядком притомившегося от нескончаемой серии всех этих намеков, вроде бы спасают появившиеся актеры. Принц тепло с ними здоровается. Тут Полоний наверняка с облегчением вздыхает. Но, как выясняется, совершенно напрасно: Гамлет просит актеров прочитать что-нибудь эдакое. Что-нибудь страстное и об убийстве, пожалуйста. И даже начинает читать сам. Для чего же он это делает?
Понятно, что Гамлет не может не догадываться, что убийство его отца не обошлось без сторонней поддержки - и монолог про убийство Пирром Приама вполне мог содержать намек не только на само убийство, но и на участие в этой истории Полония. Да, но зачем Гамлету это надо - чуть ли не открыто сообщать своим врагам, что он осведомлен об их темных делишках?
Литературоведы утверждают, что подобное поведение принца есть не что иное, как часть его плана по выведению короля на чистую воду. Я с этим согласна, однако это не отвечает на основной вопрос: почему Гамлет так рискует, откровенно намекая Полонию на обстоятельства смерти своего отца? Почему он так неосторожен?
Мне кажется, дело в том, что интрижка короля с Офелией действительно чрезвычайно больно ударила принца, и когда в замок приехали актеры, это подхлестнуло его к идее о представлении и заставило мгновенно принять решение.
Все наслоилось, смешалось в его душе - мысль о возмездии оказалась настолько яростно подогретой историей про королевские шашни, что буквально прожгла ему мозг. Подробности интимной жизни Офелии сделали то, чего не смог сделать рассказ Призрака: Гамлет действительно уверен, что вот теперь-то он готов, что теперь-то он и правда убьет короля - убьет сразу же после спектакля!
И как человек прямодушный, глубоко презирающий закулисные махинации, он и дает это понять - он действует так исходя из своей натуры. И ему все равно, что такая информация может обернуться против него - ведь он не собирается никого ею шантажировать, то есть приобретать выгоду за счет нее. Он даже не собирается спасать свою жизнь. Он не нуждается в хитрости. Он готов к любому исходу.
Однако, как бы там ни было, Полоний прекрасно владеет собой - ни один намек на убийство не достигает цели. Даже на личные оскорбительные выходки принца он реагирует с блестящей выдержкой. Оно и понятно: подобное поведение принца прогнозировалось Полонием, он к этому готов, и чем более распаляется принц, тем лучше для Полония.
Наконец, Гамлет остается один. Он горько упрекает себя в медлительности, вернее в полном бездействии, называет себя всякими бранными словами ("дрянь", "жалкий раб", "дурень") после чего неожиданно признается, что у него "и печень голубиная - нет желчи, чтоб огорчаться злом; не то давно скормил бы я всем коршунам небес труп негодяя".
К слову, это признание Гамлет делает на фоне, так сказать, усугубленного позора: мало того что дядя убил его отца, коварно завладел троном и женился на ничего не подозревающей Гертруде, так он еще и нагло ей изменяет в свое удовольствие.
Итак, Гамлет пытается честно распалить себя уничижительными характеристиками, искренне старается вызвать в себе ненависть к королю ("хищник и подлец! Блудливый, вероломный, злой подлец!"). Но ненависть... не приходит. Он с тоской награждает себя вот такими эпитетами:
Ну и осел же я! Как это славно,
Что я, сын умерщвленного отца,
Влекомый к мести небом и геенной,
Как шлюха, отвожу словами душу
И упражняюсь в ругани, как баба,
Как судомойка!
Но и это не помогает. Ненависти как не было, так и нет. Неужели у него и впрямь голубиная печень? Он горько укоряет себя, однако это похоже на правду: прошло уже два месяца со дня встречи с Призраком, а месть и ныне там. Такое впечатление, что Гамлет и вовсе теперь более всего озабочен интимной жизнью Офелии, чем собственной - нешуточной! - клятвой. Такое впечатление, что только ее роман с королем и есть единственная причина очередной попытки Гамлета заставить себя действовать радикальней.
В итоге укоры совести дают результат, и он даже уверяет себя, что ожидаемая завтра вечером пьеса "по образцу отцовой смерти" теперь уж точно принудит его к последнему шагу:
... Послежу за дядей -
Возьмет ли за живое. Если да,
Я знаю, как мне быть.
Однако не успевает он это произнести, как что-то вновь случается в его душе, и он мгновенно изыскивает
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
«…Почему же особенно негодует г. Шевырев на упоминовение имени Лермонтова вместе с именами некоторых наших писателей старой школы? – потому что Лермонтов рано умер, а те таки довольно пожили на свете и успели написать и напечатать все, что могли и хотели. Вот поистине странный критериум для измерения достоинства писателей относительно друг к другу!…».
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».