Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [15]
Король живо интересуется: дескать, а как она их приняла, эти самые искательства? Полоний моментально встает в горделивую позу: "По-вашему, я кто?". И получает от короля заведомый ответ: "Прямой и благородный человек".
И тут речь Полония вдруг самым странным образом начинает содержать все оттенки самоуничижения, что и само по себе удивительно для вельможи такого ранга, а учитывая тот факт, что сама королева вполне даже видела Офелию в невестках, речь Полония и вовсе становится странной.
Да какого же мненья были бы вы обо мне, с пафосом вопрошает Полоний, если бы я "видел эту страсть в полете" и при этом "праздно эту созерцал любовь"? И с тем же пафосом и самоуничижением продолжает:
Нет, я взялся круто
И так моей девице заявил:
"Принц Гамлет - принц, он вне твоей звезды;
Пусть этого не будет"; и велел ей
Замкнуться от дальнейших посещений,
Не принимать послов, не брать подарков.
Нет, не будет Полоний унижать себя задаром. Он старается не просто так. В этот момент он, демонстрируя свою безграничную лояльность, заранее внушает своим слушателям мысль, что ни о каком троне он и не помышляет, что он знает свое место и вполне им доволен. Ведь он "прямой и благородный человек"! Так пусть же эта ложь хорошенько засядет в их глупых королевских головах.
В итоге, утверждает Полоний, отвергнутый принц "впал в скорбь и грусть, потом в недоеданье, потом в бессонницу, потом в бессилье, потом в рассеянность и, шаг за шагом, - в безумие, в котором ныне бредит, всех нас печаля".
Что ж, версия достаточно убедительная. И все-таки король сомневается. "По-вашему, он прав?" - спрашивает он королеву. И получает утвердительно-задумчивый ответ: "Весьма возможно".
Однако и после этого сомнения не оставляют короля. Как бы нам это все проверить? - спрашивает он. Очень просто, отвечает Полоний, у которого, как выясняется, вполне готов план и на этот случай: "Вы знаете, он иногда часами гуляет здесь по галерее". Полоний предлагает направить к принцу Офелию, а он и король спрячутся за ковер подслушать: "...если он ее не любит и не от этого сошел с ума, то место мне не при делах правленья, а у телег, на мызе".
В этот момент в галерее, словно в подтверждение сказанного, появляется Гамлет с книжкой в руках. От спущенных чулок и пятен нет и следа! Видимо, присутствие королевской четы Полоний находит преждевременным - мало ли какой еще фортель выкинет Гамлет, - и Полоний просит всех удалится. Что все и делают.
Тут-то и происходит многозначительный диалог между Гамлетом и Полонием, во время которого посредством все тех же намеков Гамлет называет Полония торговцем дочерью: "вы - торговец рыбой" ("рыбный торговец" - сленговое выражение, означающее сутенера, по замечанию А.Баркова). А вдобавок намекает то ли на интимную связь Офелии с королем, то ли и вовсе на ее беременность (что еще хуже), причем на беременность опять же от короля (королей часто сравнивали с солнцем):
ГАМЛЕТ: Ибо если солнце плодит червей в дохлом псе, - божество, лобзающее падаль... Есть у вас дочь?
ПОЛОНИЙ: Есть, принц.
ГАМЛЕТ: Не давайте ей гулять на солнце: всякий плод - благословение; но не такой, какой может быть у вашей дочери. Друг, берегитесь.
Полоний, естественно, делает вид, что ничего не понимает, а сам бросает в сторону значимую фразу (на реплику принца о торговце рыбой): "Он далеко зашел!".
Однако намеки принца продолжаются. Гамлет в свое удовольствие что-то болтает по слабые поджилки стариков, про "несносных старых дураков"... Наконец Полонию все это порядком надоедает. Тут весьма кстати появляются Розенкранц и Гильденстерн, и Полоний благополучно уходит.
Гамлет учиняет краткий допрос своим школьным друзьям и даже подсовывает им нехитрый психологический трюк: "За вами посылали; в ваших взорах есть нечто вроде признания, и ваша совесть недостаточно искусна, чтобы это скрасить. Я знаю, добрые король и королева за вами посылали".
После недолгих колебаний друзья сознаются: дескать, да, действительно посылали. Попутно в ходе разговора выясняется, что вслед за ними в Эльсинор - по стечению обстоятельств - направляются актеры, столичные трагики, которым Гамлет, разумеется, будет рад.
Гамлет реагирует на эту новость весьма живо. Следует история про неких юных мальчиков, детей, которые сейчас "в моде и так честят простой театр", что "многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев и едва осмеливаются ходить туда". Гамлет проявляет к разговору большой интерес, и, в общем, читать все это весьма увлекательно.
А тут и трубы возвещают о приезде актеров! И даже Полоний возвращается сообщить об этом. При этом он выказывает себя отменным знатоком театра, хотя речь его вдруг начинает больше соответствовать уличному зазывале, а не эстету-царедворцу - возможно, это сделано Шекспиром в пару к подложному письму, чтобы читатель догадался, кто его автор.
Вот этот образчик его неожиданной речи: "Лучшие актеры в мире для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм; у них и Сенека, не слишком тяжел и Плавт не слишком легок. Для писаных ролей и для свободных - это единственные люди".
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
«…Почему же особенно негодует г. Шевырев на упоминовение имени Лермонтова вместе с именами некоторых наших писателей старой школы? – потому что Лермонтов рано умер, а те таки довольно пожили на свете и успели написать и напечатать все, что могли и хотели. Вот поистине странный критериум для измерения достоинства писателей относительно друг к другу!…».
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».