Гамлет - [55]

.) О, это яд глубокого горя. Причиной всему смерть ее отца. О Гертруда, Гертруда! Когда приходят печали, они приходят не одинокими лазутчиками, а целыми батальонами!..»

(перевод М. Морозова).

«Одинокие лазутчики» — это сказано королем о несчастьях, но произнесено вслед Горацио и Джентльмену без лица и имени, реальным соглядатаям Клавдия.

Скоро Гертруда первой оплачет смерть Офелии:

«Над ручьем наискось растет ива, которая отражает свои листья в зеркальном потоке. Туда пришла она с причудливыми гирляндами из листков, крапивы, маргариток и тех длинных пурпурных цветов, которым откровенные на язык пастухи дают грубое название, а наши холодные девушки называют пальцами мертвецов. Когда она взбиралась на иву, чтобы повесить на свисающие ветви сплетенные ею венки из цветов и трав, завистливый сучок подломился и вместе со своими трофеями из цветов она упала в плачущий ручей. Широко раскинулась ее одежда и некоторое время держала ее на воде, как русалку, и в это время она пела отрывки старых песен, как человек, не сознающий своей беды, или как существо, рожденное в водяной стихии и свыкшееся с ней. Но это могло продолжаться недолго, пока ее одежда не отяжелела от воды и не потащила несчастную от мелодичной песни к тенистой смерти».

(перевод М. Морозова, IV, 7)

Кто это видел, и кто слышал?.. Королева пересказывает со слов Горацио. Шекспир ясно дает это понять, сначала упоминая о непристойных фаллообразных цветах, а после о «завистливом» или «предательском» сучке.

Шекспироведы нередко отождествляют поэзию с поэтичностью. И правят того, чья поэзия поэтична «бледным огнем» светлячка (не зря же Набоков его присвоил!), а не сентиментальной романтикой или риторикой.

С XVI в. до наших дней muddy — грязный, перепачканный, непрозрачный, мутный или помутившийся» (если речь о рассудке). Если речь о литературном стиле, то этим прилагательным определяется «темный» стиль, если же о свете, то это «тусклый», а не «тенистый» свет. (Тенистый — shady.)

В монологе Гертруды много лжи и много от пересказа чужих слов. Хватает в нем и откровенной похабщины.

Если же говорить о высокой лирике, то она звучит лишь в трех последних строках:

There is a willow grows aslant a brook,

That shows his hoar leaves in the glassy stream;

There with fantastic garlands did she come

Of crow-flowers, nettles, daisies, and long purples

That liberal shepherds give a grosser name,

But our cold maids do dead men's fingers call them:

There, on the pendent boughs her coronet weeds

Clambering to hang, an envious sliver broke;

When down her weedy trophies and herself

Fell in the weeping brook. Her clothes spread wide;

And, mermaid-like, awhile they bore her up:

Which time she chanted snatches of old tunes;

As one incapable of her own distress,

Or like a creature native and indued

Unto that element: but long it could not be

Till that her garments, heavy with their drink,

Pull'd the poor wretch from her melodious lay

To muddy death.

Можно, конечно, допустить, что «одинокие лазутчики» пошли «по пятам» за Офелией без задней мысли. Но тогда придется поверить, что они спокойно наблюдали, как она упала в ручей (не в море, озеро или реку, а именно в спокойный ручей, в чьей зеркальной глади отражается ива), любовались ею, слушали отрывки из народных песен, и были столь зачарованы, что позволили Офелии пойти на дно. Уже одного этого рассказа, по-моему, достаточно, чтобы понять, что случилось с Офелией на самом деле. Не обратить внимания на вопиющую несуразицу может лишь находящийся в шоке Лаэрт.

И разве не звучит издевательством то, что «это продолжалось недолго»?..

Заметив похабщину, звучащую в монологе Гертруды, спросим себя: что это, если не знак чужой, в данном случае мужской речи? Ведь королева сама не видела, как утонула Офелия, и пересказывает с чьих-то слов.

После высылки Гамлета Горацио остается жить в замке, его обслуживают королевские лакеи, а король, которому до того Горацио не был даже представлен, называет его «добрый Горацио» и на кладбище просит присмотреть за принцем.

Сцене с визитом пиратов, видимо, предшествовала не попавшая в дошедший до нас «текст слов» интермедия, в которой Офелия выходила к ручью, напевала и собирала цветы, а за ней издалека следили двое неизвестных лиц (по последней шекспировской редакции «Гамлета» — один неизвестный). Потом она падала в воду, якобы продолжая петь свои песенки, а они продолжали следить за ней, и только когда песня прерывалась, доставали из ручья и выносили ее бездыханное тело на берег. Потом один из этих неизвестных, скажем, откидывал капюшон, и потрясенный зритель видел, что это Горацио.

По логике шекспировского сюжета выходит, что Офелию утопил Горацио. Хотя может показаться, что для такой работы он мало пригоден. Вроде бы, в тексте нет прямых указаний на это, но вспомним, что и тень мертвого короля Марцелл бьет алебардой именно по приказу Горацио. И тут проглядывает одна известная Шекспиру древнеримская параллель[71].

Если же пантомимы не было, то мы должны поверить, что Горацио проигнорировал «просьбу» короля «следовать за ней по пятам» и «обеспечить ей хороший надзор». И король почему-то не только не разгневался на него, но, напротив, после того и стал звать его