Гамлет - [52]

Вот лишь некоторые штрихи к портрету Горацио:

- Судя по поведению в пьесе, Горацио не друг Гамлета (хотя сначала Горацио аттестует себя слугой Гамлета, а тот возражает и называет его именно другом — good friend). Горацио прав: он всего лишь слуга и fellow-student, однокашник принца по Виттенбергскому университету (как Розенкранц и Гильденстерн — школьные однокашники).

- Первое, что мы узнаем про Горацио, это то, что Горацио, по мнению Гамлета, склонен к mock (насмешке, мистификации). По тексту понятно, что Гамлет приехал в Эльсинор еще до смерти отца. Иначе бы он не спрашивал Горацио, что заставило того вернуться, и Горацио, который оказался не готов к столь простому вопросу, не отвечал бы:

I came to see your father's funeral.

(Я приехал увидеть похороны вашего отца.)

После этого Гамлет просит Горацио не насмешничать и не передергивать.

От Виттенберга до Эльсинора полтысячи километров по прямой. Успеть на похороны Старого Гамлета fellow-student никак не мог. Вот Гамлет и язвит:

I think it was to see my mother's wedding.

(Я думаю, ты приехал посмотреть свадьбу моей матери.)

Со смерти старого Гамлета прошло уже четыре месяца и более трех месяцев с того дня, как Гертруда вышла замуж за Клавдия. Значит, все это время Горацио при дворе не появлялся. Что он делал? Мы не знаем. Понятно только, что он жил не в замке, а в городе, где сошелся со своми земляками, стражниками-швейцарцами.

К Гамлету он придет только, когда узнает о призраке.

Однако запомним, что Горацио в первом же ответе на первый же вопрос Гамлета соврал. За что тут же и был высмеян.

- Не поверил Гамлет тому, что Горацио был отчислен из университета из-за прогулов. Ибо гулять (прогуливать и пьянствовать) — не в характере Горацио. Впрочем, учился он плохо: перевирает обстоятельства, предшествующие смертям двух императоров — Юлия Цезаря и Клавдия.

- При этом Горацио умеет собирать и анализировать информацию: он недавно в Эльсиноре, но прекрасно осведомлен о событиях, происходящих не только в Дании, но и в Норвегии. После объяснения Гамлета с отцом Марцелл спрашивает: «Как вы, принц?», а Горацио: «Какие новости?….» И, получив, ответ («Прекрасные!»), торопит: «Говорите, милорд!»

- В первой же своей реплике в пьесе Горацио аттестовал себя одним из «друзей этой страны» (friends to this ground). Сказано в шутку, но он и впрямь умеет то, чему никогда не научится Гамлет, которого королева просит «взглянуть на Данию как друг» (…let thine eye look like a friend on Denmark). Подчеркнем, что шекспировское противопоставление Горацио и Гамлета начинается с первого появления и первых слов виттенбергского гуляки.

- Крайне осторожен. Испугался вывода Бернардо «покойный государь — причина войны» (вывод логично следовал из рассказа самого Горацио) и наплел с три короба лжепророчеств. Перепугался, когда увидел Призрака, но быстро освоился, поняв, что Призрак не обращает на него внимания, а значит, лично ему не опасен.

- Убежден, что Призрак — это отец Гамлета, но попытается не пустить Гамлета говорить с ним, мол, а вдруг отец заманит сына в пучину или на скалу, там примет другой ужасный образ и подтолкнет к безумию?

- Мечтает разбогатеть. Последний вопрос к Призраку: не прятал ли он при жизни в землю сокровищ?

- Хочет, чтобы Марцелл остановил Призрака, а когда видит, что это не удается, приказывает ударить того алебардой. Гамлету он об этом не расскажет, только обмолвится, что Призрак прошел «на расстоянии его жезла» (а не алебарды Марцелла!): within his truncheon's length. Другими словами, если надо, то Горацио солжет Гамлету даже при свидетелях.

Перед нами метафора цареубийства, причем мистического, посмертного. И совершено оно по приказу Горацио. Суеверный и совестливый Марцелл это чувствует, и Горацио довольно неловко пытается перед ним оправдаться, перекладывая вину на самого старого Гамлета:

«И тогда оно вздрогнуло, как виноватое существо, услыхавшее ужасный призыв».

Гамлету он расскажет совершенно противоположное:

«Все же один раз, как мне показалось, оно подняло голову и сделало движение, как будто собиралось заговорить. Но как раз в это мгновение громко запел петух, и при этом звуке оно поспешно убежало прочь…»

(перевод М. Морозова, I, 2)

В разговоре с принцем поминать о «вине» покойного его отца неглупый Горацио не станет.

Полемизируя со мной в альманахе «Anglistica» (№ 9, Москва — Тамбов, 2002 г.), Игорь Шайтанов пишет, что приказ Горацио бить Призрака алебардой не может быть метафорой цареубийства и что «алебарда — не орудие мистического цареубийства, а испытания мистического существа, орудие, которым воспользовались за неимением лучшего».

Согласимся. Однако подняли топор на безымянного призрака, а попали в покойного короля. Вот признание Марцелла:

«Мы не правы в отношении к нему, столь величественному, когда грозим ему насилием. Ибо оно неуязвимо, как воздух, и наши бесполезные удары превращаются в злостную насмешку над нами самими».

(перевод М. Морозова, I, 1)

Такого же мнения и Клавдий, который жалуется Гертруде:

«Шепот о случившемся, который мчит прямой наводкой к цели свой отравленный снаряд по диаметру земли, как пушечный выстрел, еще, быть может, пронесется мимо нашего имени и