Французская военная миссия в России в годы Первой мировой войны - [27]

.

Политические пертурбации, однако, не могли поколебать состояния армии. Русское руководство могло сваливать все грехи на западного союзника, но все равно оставалось приверженцем идеи войны, а сепаратный мир был малореальным событием, потому как укрепил бы подозрения народа в существовании прогерманских сил и не на шутку возбудил общественное мнение. В июне 1916 г. Ланглуа писал: «Русская армия начнёт период наступлений 1916 года в превосходном моральном состоянии; от верха до низа иерархии каждый мечтает только о наступлении. Тот, кто рассуждает, хочет его, чтобы опередить возможную атаку врага; тот, кто не рассуждает, хочет его от скуки окопной жизни, из ненависти к врагу и твёрдого намерения изгнать его с земли Святой Руси»[279]. В том, что касается мастерства и оснащения русского пехотинца, Ланглуа во многом повторял наблюдения полковника Рампона и в своих суждениях ничем не отличался от коллег, находящихся при армиях: «С точки зрения материальной пехота вооружена нормально и её численность почти вдвое превышает численность врага; полевая артиллерия достаточно многочисленна и надлежащим образом снабжена; тяжёлая артиллерия слаба»[280].

Таким образом, французы считали необходимым «накачать» русский фронт материально и тактически, привнося новые виды оружия и методы борьбы в русскую армию. Концентрированно эту мысль выразил майор Ланглуа в ходе своего седьмого визита в Россию: «Мы не должны ни на одно мгновение потерять из виду, что оснащать русскую армию означает увеличивать в значительных пропорциях потери германцев, а значит, в значительных пропорциях сберегать столь драгоценную кровь наших солдат»[281].

§ 2.2. Февраль 1917: от сверконцентрации к фрагментации

К 80-м годам XX века во французской историографии сформировалась позиция, что Франция приветственно относилась к событиям Февраля 1917 года, но негативно и болезненно восприняла Октябрь[282]. Февральская революция знаменовала не только конец «старого режима», приход нового общественного порядка — прогрессивного, антиклерикального, но и удаление от политической жизни «германофильских кругов», которых якобы в изобилии наплодил царский двор[283]. Это ощущение разделяли практически все политические силы Франции: события Февраля 1917 г. нашли живой отклик и в сердцах французских социалистов, Октябрьская революция была осуждена большинством[284]. События в России осмыслялись через призму собственного опыта: социалисты Франции продемонстрировали, что защита нации превыше классовой борьбы, значит, и социалисты России должны использовать аналогичную риторику. Февраль, по их мнению, совершался во имя войны. Разумеется, не все представители Франции пришли в восторг от свержения монархии: переход власти к Временному правительству привел к перестановкам во французской дипломатии. В начале мая 1917 г. посол Морис Палеолог отбыл, мотивируя свой отказ работать в России недоверием к новому режиму[285], в свою очередь, военный атташе Франции в Швеции Л. Тома констатировал, что на отзыве Палеолога настаивал Керенский, так как посол был лично предан царской фамилии и «подозрителен для революции»[286]. В начале июня его сменил опытный политик Жозеф Нуланс, о котором корреспондент «Фигаро» Рене Маршан впоследствии напишет: «его озлобление против большевизма распространялось на всю Россию»[287].

Весенние и первые летние месяцы 1917 года во многом заставили французский истеблишмент пересмотреть свои взгляды на произошедшее в России. Напряжённая политическая и военная ситуация в России требовала от французского руководства держать руку на пульсе, в связи с чем значительно интенсифицировался обмен информацией с представителями военной миссии: Лавернь направлял обстоятельные еженедельные рапорты о состоянии армии и внутренней политике. Первое время, в марте-апреле 1917 г., по всему ещё существовала надежда на восстановление порядка, связанная с твёрдой волей Временного правительства восстановить дисциплину в войсках и энергичной компанией в прессе, призывающей к борьбе до победы. Звучало мнение, что если немцы начнут наступление, это пробудит в русских воинственный дух и желание оказать сопротивление[288].

Вместе с тем, состояние армии способствовало нарастанию разочарования в происходящем. Весной 1917 года французы с тревогой констатировали негативные изменения в армии, вызванные, по их мнению, бесхарактерностью правительства, появлением «деструктивного» приказа № 1 и активизацией германской пропаганды. Генерал Жанен объезжая войска в мае 1917 года, был удручён тем, что «Слабость правительства перед преступлениями и беспорядками, творящимися в Петрограде большевиками, поистине ошеломляющая»[289] и полагал, что «выздоровление России и русской армии кажется сомнительным»[290]. Его впечатления о состоянии армии были противоречивыми, но увиденное его, скорее, разочаровало. О 13-м армейском корпусе 5-й армии он выразился так: «Пехота не делает ничего, совершенно ничего. Люди бродят и мечтают. <…> После революции ничего не делалось. Это, впрочем, объясняли при помощи филологии: славянский корень «раб» означал одновременно как работу, так и неволю. Свободный человек не должен ничего делать»