Французская военная миссия в России в годы Первой мировой войны - [26]

В июле 1916 года полковник Лавернь писал в Военное министерство, что в качестве бенефициара французской газеты можно рассматривать известного банкира Рубинштейна — владельца «Новой газеты» и впоследствии, в 1916 году, купившего «Биржевые ведомости». Лавернь отмечал, что его деятельность в сфере масс-медиа всякий раз терпела неудачи, но его финансовое влияние неоспоримо: он владел большинством акции банка Юнкер и русско-французского банка, но не оставил надежды основать свою газету, о чем сделал предложение французам еще в конце 1915 года. По итогам сообщения Лавернь делает интересный вывод: «В этих обстоятельствах было бы правильным избежать создания г-ном Рубинштейном органа, который мог бы подрывать французскую идею, а не поддерживать ее»[269].

Нередко миссия просила прислать статьи для русской печати на специально оговоренные темы: так, 2 (15) июня 1916 г. были затребованы материалы по русско-французским отношениям, специфике организации военных ведомств, истории оружия, авиации, Красного креста, вопросам снабжения, военно-инженерного дела во Франции, эффективности немецкой обороны (чтобы продемонстрировать всю тяжесть ситуации), и др.[270]

Информационно-пропагандистская система Франции и России отличались: если французская система в условиях военного времени характеризовалась цельностью и единством, ее пресс-службы централизованно, под контролем государства, получали материал для работы и имели возможность интерпретировать его в рамках существующих цензурных ограничений, то в России не существовало единого центра печати. Созданное по проекту Михаила Лемке Бюро Печати, призванное предоставлять редакциям газет проверенную информацию, практически бездействовало[271]. Государственные издания служили плохим примером — у них была малая аудитория, многие из них стремительно закрывались[272]. В отсутствии «пресс-проекта», который бы задавал тон газетному делу, слабого контроля правительства над печатью, в России «расплодилось» порядка 60 только военных газет и журналов[273]. Этими частными каналами пользовались как представители определённых профессиональных групп (например, французская миссия), так и представители государства. Таким образом, системного единства, столь необходимого в условиях войны, в позициях множества редакций не существовало (по всей видимости, это и создавало иллюзию недоброжелательности к французам). Отсутствие контроля над печатью и умения ей воспользоваться со стороны государства стало одной из составляющих его краха, а также давало возможность Франции воспользоваться ситуацией в своих интересах: в ближайшем будущем миссия, сменив вектор пропаганды с «союзнического» на антибольшевистский, развернёт активную деятельность во время Революции.

В то же время, пытаясь сделать свою деятельность более эффективной, миссия пропаганды прирастала новыми отделениями, все глубже проникая в толщу русской жизни и привлекая к сотрудничеству многочисленные организации гражданского толка. Например, в сентябре 1916 года был предложен проект создания «Французского бюро информации», впоследствии успешно претворенного в жизнь, о чем свидетельствуют соответствующие графы в расходах службы пропаганды в 1917 году: на нее выделялись средства. Бюро информации по сути дела замыкала на себя всю просветительско-пропагандисткую деятельности в России, которую вели подразделения Альянс Франсез в центре страны и регионах, французские библиотеки, Петроградский институт и др. Многие сотрудники службы пропаганды, представители финансово-промышленных кругов являлись аффилированными лицами созданной 21 июня 1916 г. ассоциация «Франция — Россия». Ее президентом являлся Эдуард Эррио, а сама комиссия была частью более крупного образования, т. н. федерации «Франко-заграничное сотрудничество» (Amitiés Franco-Etrangères), образованного в 1913 году. Согласно статуту ассоциации, ее задачей было поддержание с Россией экономических, политических и культурных связей[274]. Содержание программы ассоциации позволяет понять цели, которые преследовали ее организаторы: упрочение франко-русских экономических связей в противовес аналогичному германскому влиянию, в том числе для защиты французских интересов в регионе. Прописывались в общем виде и методы, которыми должно осуществляться экономическое проникновение в Россию: учреждение складов, торговых агентств, налаживание прямых поставок, особых тарифов, и т. д.[275].

Не в малой степени такой пристальный интерес к русскому вопросу был вызван трансформациями в политической жизни Российской Империи: в Париж сыпались самые противоречивые сведения. Майор Ланглуа еще в январе 1916 года констатировал «отсутствие хозяина в стране» и рост враждебных правительству движений[276]. Летом этого же года, Альбер Тома преисполнен позитивных мыслей относительно сотрудничества двух стран: «Он очарован приемом, оказанным ему царем, считает Николая Второго нашей лучшей опорой»[277]. При этом французские наблюдатели всякий раз старались обращать внимание на политическую ситуацию в России и брожение умов политических лидеров, но игнорировали социально-экономическую: исключение составляли только сообщения об опасности распространения германского капитала в России и необходимости укоренения французского, в том числе забота об интересах уже присутствующего капитала. Так, например, Ланглуа подчеркивал, что в России наблюдается тенденция к германофилии, но не потому, что русские любят Германию, а потому что боятся наступающего с Запада либерализма и идеи ответственности правительства за преступления и недоработки, совершенные в ходе войны. Ланглуа пишет, что «По их мнению, власть может быть ответственна только перед Богом, но не перед людьми» и подобная «германофилия» есть не что иное, как защита самодержавия, но не кайзера. Это и приводит к стремлению отринуть все французское (читай — демократическое). Лишним свидетельством для офицера связи становится видимая ему оппозиция среди Великих князей Александра и Сергея, в уста которых он вкладывает слова: «мы решительно ничего не можем добиться от Франции!»