Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. - [162]

Вотъ гдѣ нужно искать причину того, что Тэнъ до глубины души возмущался якобинствомъ и терроромъ, а не въ тѣхъ жалкихъ мотивахъ — желаніи удивить, поразить публику — и въ какомъ-то патологическомъ состояніи, которое ему приписываетъ Оларъ. Но это было не личное негодованіе. Это было негодованіе идеалиста, который видѣлъ, какъ якобинцы оскверняли самые чистые идеалы — справедливости и свободы — ces deux vierges pures, какъ ихъ называетъ Тэнъ; негодованіе мыслителя, который съ горемъ убѣдился, что во время революціи Франція была разрушена (démolie) и перестроена вновь на основаніи ложныхъ принциповъ. Это было негодованіе патріота, котораго изученіе бѣдствій, перенесенныхъ Франціей, привело къ сознанію, «насколько горячо онъ любитъ свое отечество». Патріотизмъ цѣлый вѣкъ служилъ источникомъ и предлогомъ для прославленія якобинцевъ; можно ли послѣ этого оспаривать у французскаго патріота право обнаружить раны, нанесенныя Франціи якобинствомъ и еще не залѣченныя? Анализъ ума открылъ Тэну ложность якобинскихъ принциповъ, соціологія — ихъ общественную зловредность; документальная исторія снабдила его обильнымъ матеріаломъ для удручающаго обвиненія, а художественное творчество сплотило этотъ матеріалъ въ подавляющій обвинительный актъ. И отъ него требовали, чтобы онъ равнодушнымъ, дѣловымъ голосомъ прочелъ передъ Франціей и Европой этотъ обвинительный актъ, какъ секретарь въ окружномъ судѣ обвинительный актъ какихъ-нибудь жалкихъ воришекъ! Это было для него, конечно, невозможно. Исторія якобинцевъ Тэна представляетъ собою одинъ изъ самыхъ краснорѣчивыхъ и страстныхъ plaidoyers въ французской литературѣ, столь богатой произведеніями этого рода. Замѣчательно, конечно, что Тэнъ, начавшій свое литературное поприще — въ Essai sur Tite Live — съ противоположенія ораторской исторіографіи научной, документальной, къ этой послѣдней примѣнилъ ораторскіе пріемы. Но иначе быть не могло; И въ лицѣ Тэна также проявилась наслѣдственная черта французскаго духа, его «господствующая способность» — ораторство.

Однако же между нимъ и его предшественниками по исторіи французской революціи, Тьэромъ и Мишле, — разница громадная. Тамъ ораторство служитъ идеологіи. У Тэна ораторское искусство достигаетъ высшаго своего назначенія — оно служитъ исторической истинѣ. Тэнъ осуществилъ идеалъ, намѣченный имъ въ юности въ его книгѣ о Ливіѣ{68}.

Глава седьмая

Якобинцы въ исторической перспективѣ

Неутомимый защитникъ Тэна отъ несправедливыхъ судей, Кошенъ, внесъ въ исторію Тэна важное дополненіе, заслуживающее большого вниманія. Онъ начинаетъ съ того, что даетъ прекрасную оцѣнку научной заслуги Тэна: «Онъ первый высвободилъ изъ архивныхъ вороховъ и монографій и выставилъ въ полномъ освѣщеніи тайну революціонной эпохи — появленіе, побѣду и владычество якобинцевъ (la nation Jacobine), или «философовъ», «санкюлотовъ», «патріотовъ», все равно, какъ бы ни назвать этотъ «политическій народъ», который представляетъ собою ни заговоръ, ни партію, ни лучшихъ людей, ни большинство, ни, собственно говоря, даже секту».

Тэнъ отдался изученію общества якобинцевъ — этой странной «малой общины» (Petite Cité), которая возникаетъ среди большой, ростетъ, наконецъ преобладаетъ надъ нею, не имѣя ничего общаго ни съ нравами, ни съ законами, ни съ интересами, ни съ вѣрованіями этой «большой общины». Тэнъ слѣдитъ шагъ за шагомъ за этимъ «малымъ народомъ», повѣствуетъ о его первыхъ вооруженныхъ выступленіяхъ весной 1789, о его первыхъ сраженіяхъ 14 іюля, 6 октября, о его побѣдѣ надъ королемъ, о подчиненіи имъ себѣ Національнаго собранія, потомъ о его непрерывающихся усиліяхъ ослабить и поработить общественное мнѣніе, «большой народъ», сбитый съ толку, систематически разъединяемый и насильно удерживаемый въ этомъ состояніи разложенія конституціей 1791 года, громадной махиной, построенной по отвлеченной системѣ, тормозящей всякое нормальное правительственное дѣйствіе, не будучи въ состоянія самой дѣйствовать.

Выставленный такимъ образомъ на показъ, на дневномъ свѣтѣ, безъ маски, которой онъ прежде никогда не снималъ, этотъ «малый народъ» — самое странное изъ явленій. У него свой образъ, свой языкъ, даже свой костюмъ, свой культъ, свои кумиры, свои политическіе нравы, все это своеобразно — безъ всякой аналогіи съ чѣмъ либо испытаннымъ въ исторіи человѣчества. Тэнъ наблюдаетъ и все отмѣчаетъ съ точностью и удивленіемъ путешественника, попавшаго на невѣдомый островъ. «Онъ намъ представилъ на-яву этотъ «малый народъ», т. е. сдѣлалъ то, чего еще никто до него не сумѣлъ сдѣлать, — одни потому, что не подошли къ нему близко, другіе по недостатку общаго взгляда; и вотъ почему его книга была откровеніемъ и знаменуетъ собою великій этапъ въ исторіи революціи».

Какимъ же образомъ возникъ этотъ обособившійся отъ народа — и осѣдлавшій его petit peuple? Тэнъ искалъ объясненія въ области психологіи: онъ разлагалъ типъ якобинца на психическіе элементы, входившіе въ его составъ, конечно, принимая во вниманіе и среду и обстоятельства времени, благопріятствовавшія назрѣванію даннаго типа. Кошенъ возражаетъ противъ этого способа объясненія. Онъ ссылается на авторитетъ ученаго соціолога Дюркгейма, который осуждаетъ психологическую школу за то, что она въ дѣлѣ соціальныхъ явленій придаетъ слишкомъ большое значеніе психическимъ моментамъ — намѣреніямъ и недостаточное — положенію (situations). «Наши соціологи, говоритъ Дюркгеймъ, сводятъ крупныя соціальныя явленія къ индивидуальнымъ инстинктамъ». Кошенъ приводитъ въ примѣръ Тэна, утверждавшаго, что во всякомъ отвлеченномъ мечтателѣ дремлетъ Маратъ, и всѣ молодые люди въ 18-лѣтнемъ возрастѣ — якобинцы, какъ будто существуетъ естественная градація отъ резонерства гимназиста или отъ галлюцинацій стараго маніаки къ страшному и чудовищному фанатизму политическаго убійцы. Психологи, говоритъ далѣе Дюркгеймъ, часто принимаютъ слѣдствіе за причину въ своихъ объясненіяхъ соціальныхъ явленій — тогда какъ дѣло обстоитъ совсѣмъ не такъ — дѣйствіе предшествуетъ, вызываемое несознательными причинами, за этимъ слѣдуетъ разсужденіе, чтобы оправдать дѣйствіе. Кошенъ сводитъ эту ошибку психологовъ къ тому же заблужденію, состоящему въ томъ, что мы оказываемъ слишкомъ много чести индивидуалъ ной испорченности, приписывая ей неслыханныя дѣйствія и извращенныя чувства, коренящіяся въ причинахъ, гораздо болѣе глубокихъ и мощныхъ.