Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. - [164]

И вотъ тотчасъ послѣ термидора съ трибуны Конвента провозглашается старая мораль устами Тальена, низвергнувшаго Робеспьера. «Какое мнѣ до того дѣло, что это дворянинъ, если онъ прекраснаго поведенія; и какое значеніе имѣетъ для меня званіе плебея, если онъ мошенникъ?»

Помимо партійной морали у якобинцевъ былъ еще иной источникъ террора. Они составляли незначительное меньшинство среди французскаго народа. Кошенъ удачно сравниваетъ ихъ съ лилипутами, которымъ удалось связать заснувшаго Гюливера; но онъ ежеминутно можетъ проснуться и разорвать путы. Якобинцы постоянно въ тревогѣ и постоянно тревожатъ общественное мнѣніе и народъ своими опасеніями и слухами о заговорахъ. «Тревожное состояніе вообще» — въ ихъ глазахъ признакъ патріотизма. «Хорошій патріотъ — человѣкъ по существу безпокойный; всякій, кто успокоивается — подозрителенъ». Циркуляры якобинцевъ ничто иное, какъ крики «караулъ»! По степени встревоженности они судятъ о силѣ общественнаго духа. Поэтому тотчасъ послѣ термидора депутатъ Клозель упрекаетъ якобинцевъ съ трибуны Конвента въ постоянномъ возбужденіи общества: «въ этомъ собраніи есть люди, притворный патріотизмъ которыхъ всегда преувеличивалъ всѣ наши опасности».

Искренна ли тревога, притворна ли она, въ обоихъ случаяхъ она порождаетъ и постоянно поддерживаетъ идею «общественнаго спасенія (salut public) Эта идея не представляетъ собою исключительной особенности якобинцевъ. «Когда, замѣчаетъ Кошенъ, дѣйствія демократической власти достигаютъ извѣстной степени произвола и становятся гнетомъ, они всегда выставляются, какъ мѣры общей защиты, общественнаго спасенія. «Общественное спасеніе» — фикція, необходимая въ демократіи, какъ «божественное право въ порядкѣ монархическомъ». «Отказаться отъ аргумента общественнаго спасенія — значитъ отказаться отъ самой революціи. Фактическая тиранія подъ знаменемъ принципа свободы — въ этомъ вся революція. Отрекитесь отъ первой, тотчасъ прекратится послѣдняя. Поэтому первое условіе для спасенія революціи это истребленіе ея враговъ — «реакціонеровъ», «аристократовъ». А противъ враговъ революціонныхъ принциповъ не всѣ ли средства пригодны, до самаго забвенія этихъ принциповъ? Можно ли требовать справедливости для враговъ революціонной справедливости? Если въ 1794 году якобинцы завѣсили статуи Справедливости и Свободы, то не для того ли, чтобы лучше защищать эти божества отъ невѣрныхъ?

Вышеизложенныя мысли и соображенія Кошена являются важнымъ дополненіемъ къ вопросу о критикѣ Олара и Тэна, этихъ двухъ представителей старой — легендарной, и новой — научной исторіографіи французской революціи. Оларъ недаромъ офиціальный историкъ якобинства: онъ усвоилъ себѣ безъ критики точку зрѣнія якобинцевъ; его книга написана исключительно на основаніи ихъ спеціальныхъ документовъ, ихъ циркуляровъ, рѣчей ихъ ораторовъ и т. и. Подобно имъ онъ отождествляетъ ихъ съ французскимъ народомъ, подобно имъ онъ исполненъ патріотической тревоги и выдаетъ терроръ за средство общественнаго спасенія. Какъ правовѣрный якобинецъ, онъ не сочувствуетъ освѣщенію дѣятельности якобинцевъ съ помощью новыхъ матеріаловъ, почерпнутыхъ въ архивахъ и мемуарахъ, съ точки зрѣнія того, что онъ называетъ «частными интересами», съ точки зрѣнія жертвъ, т. е. управляемыхъ, съ примѣненіемъ къ исторіи якобинцевъ статистики, психологіи и соціологіи. Но какъ попытка Олара подорвать ученый авторитетъ Тэна послужила только къ большему упроченію его, такъ и его реабилитація якобинцевъ содѣйствуетъ только оправданію пріемовъ Тэна. Лишь такими пріемами можно было пошатнуть вѣковую легенду якобинскихъ патріотовъ.

Критическія замѣчанія Кошена конечно не пошатнутъ значенія психологіи якобинцевъ у Тэна, но мы считаемъ приведенныя замѣчанія весьма важнымъ дополненіемъ къ объясненію происхожденія и роли якобинцевъ. Мало того, важность этихъ замѣчаній выходитъ за предѣлы революціонной исторіографіи. Въ нихъ заключается историческій урокъ, что якобинство, т. е. организація кружковъ или комитетовъ, захватывающихъ власть надъ общественнымъ мнѣніемъ, а въ моментъ политической анархіи и власть надъ самимъ народомъ — неизбѣжное слѣдствіе принципа непосредственнаго народовластія, и тѣмъ болѣе его, хотя бы временнаго осуществленія; что владычество такой организаціи неминуемо должно повести къ террору. Что урокъ этотъ имѣетъ для насъ не теоретическое только, но и жизненное значеніе, объ этомъ свидѣтельствуетъ пережитая нами смута. Она была подготовлена «освобожденскими кружками» гораздо болѣе, чѣмъ французская революція, и террористическій характеръ этихъ кружковъ проявился съ самаго начала, т. е. гораздо раньше, чѣмъ въ эпоху французской революціи. Кто въ этомъ сомнѣвается, тотъ пусть познакомится съ стенографическими отчетами первой Государственной Думы. «Терроръ, говоритъ Кошенъ, т. е. тиранія во имя свободы и народнаго блага, возникаетъ въ особомъ мірѣ, въ мірѣ интеллигентскихъ кружковъ (sociétés de pensée), ложъ, клубовъ, народныхъ обществъ, гдѣ занимаются политикой, стоя далеко отъ дѣлъ, куда не входитъ реальная жизнь съ ея опытомъ и вѣрованіями, интересами и обязанностями. Зародышъ террора нужно искать не въ Римѣ, не въ Спартѣ, а тамъ, гдѣ два десятка людей собираются въ опредѣленные сроки съ предсѣдателями, секретарями, корреспондентами и филіаціями, чтобы разсуждать и голосовать «по принципу объ общественномъ благѣ». Всему тому мы были недавно свидѣтелями. Этому опытному наблюдателю съ береговъ Сены вторитъ слабый голосъ несчастной жертвы кружковщины «Iоськи»