Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [81]

К. Л.-С.: Кажется, один раз, из дружбы.

Д. Э.: Несмотря на вашу дружбу, вас раздражало, что ваше имя ассоциируется с его в созвездии «структурализма».

К. Л.‐С.: Признаюсь в этом; но к этому времени он стал своего рода гуру, и наши отношения ослабли[407].

Первая половина 1950‐х была временем интенсивных поисков, вполне рациональных и еще далеких от того профетического стиля, который постепенно развился на его семинарах. Важный сдвиг состоял в том, что, сохранив концепцию идентификации с imago на стадии раннего нарциссизма, Лакан стал разрабатывать новый взгляд на бессознательное, воспроизводящий структуру языка по отношению к более зрелой стадии развития, которую он назвал символическим. И лишь в еще более поздний период сдвинулся в сторону рефлексии по поводу неуловимого «реального».

Переход от воображаемого к символическому находится в центре размышлений Лакана начала 1950‐х. По существу, это выражается в нарастающем сомнении в продуктивности идентификации с imago как устойчивым гештальтом в любой форме. В знаменитой римской речи 1953 года он рассуждает о фрустрации, испытываемой Эго при столкновении с объектом желания:

Это не фрустрация желания субъекта, а фрустрация, вызванная самим объектом, в котором его желание отчуждено; и чем больше оформляется этот объект, тем более углубляется отчуждение субъекта от его наслаждения. Перед нами, таким образом, фрустрация во второй степени, причем такая, что даже если субъекту и удастся включить ее форму в свой дискурс, воссоздав тот инертный образ, в котором субъект, отраженный в зеркале, находит себе объект, он все равно не сможет этим удовлетвориться, ибо даже при абсолютном сходстве он сумеет отразить в этом образе лишь желание другого[408].

Как только желание направляется на закрытую, самодостаточную форму, гештальт, imago, оно фрустрируется уже самой отчужденностью этого объекта от субъекта. Такой объект идентификации всегда оказывается чужим. Такого рода позиция интересна в контексте символического насилия Бурдье, который не видит конфликта между Я и той чужой, объективированной формой, с которой это Я идентифицируется. Опасность этой внешней формы собственного желания в том, что она ведет к нарциссическому удвоению, в котором таится угроза «пленения его новой объективацией, не менее воображаемой, чем предыдущая, — объективацией его статики, можно даже сказать, его статуарности, в обновленном статусе ее отчуждения»[409].

Сложность отказа от инертной статуарности в полной мере обнаружилась в другой римской речи Лакана — «Выступление о трансфере», состоявшейся чуть раньше, в 1951 году. Здесь психоаналитик сосредоточился на анализе известного фрейдовского «случая Доры». В основе истерии Доры лежит сложное отношение между четырьмя персонажами: Дорой, г-жой К., которая поддерживает любовные отношения с отцом Доры, и г-ном К., который имеет виды на Дору, виды, на которые ее отец закрывает глаза. Отношения осложняются тем, что сама Дора также бессознательно поощряет роман отца с г-жой К. Лакан замечает, что эти отношения превращают пациентку в своего рода «дар», предмет двусмысленного обмена: взамен на жену г-на К. ему предлагается дочь ее любовника. Тем самым Лакан вводит в анализ тему моссовского обмена дарами, столь важную для Леви-Стросса, и говорит о «тонком обращении ценных подарков» (une subtile circulation de cadeaux précieux)[410], создающем отношения между участниками этого эротического квартета, отношения, которые он описывает как цепочку диалектических инверсий (renversements dialectiques) в духе Гегеля.

С одной стороны, Дора делает все для сохранения любовных отношений отца, с другой же стороны — она неожиданно проявляет ревность к этим отношениям. Но то, что можно принять за эдипово отношение к отцу, в реальности маскирует ее вытесненное влечение к г-же К., в котором Фрейд обнаруживает все признаки лесбийского эротизма. Фрейд задает вопрос: что стоит за явным увлечением Доры женщиной, которая предает ее семью и завладевает ее отцом? Почему она проявляет к ней такую трогательную лояльность? В это же время Дора сообщает, что г-н К. сделал ей во время прогулки любовное предложение, и неожиданно начинает проявлять все признаки ненависти к этому человеку. Вот как описывал Фрейд отношение Доры к г-же К.:

Когда Дора рассказывала о госпоже К., она хвалила ее «восхитительно белое тело» тоном, который больше соответствовал тону влюбленной женщины, чем поверженной соперницы. Скорее печально, нежели с горечью, она сообщила мне в другой раз о своей уверенности, что подарки, принесенные папой, были куплены госпожой К.; она узнает ее вкус. В другой раз она подчеркнула, что, очевидно, при посредничестве госпожи К. ей были подарены драгоценные украшения, совершенно похожие на те, которые она видела у госпожи К. и про которые она тогда вслух сказала, что хочет иметь такие же[411].

Лакан совершенно обоснованно видит в этом гомоэротическом влечении интерес Доры к собственной женственности и «воображаемую матрицу» (la matrice imaginaire) самоидентификации. Г-жа К. предлагала Доре тот образ «восхитительно белого тела», в котором она сама нуждалась, чтобы обрести ту