Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [80]

или мана (в магии) к разряду «величины неопределенного значения, лишенной внутреннего смысла, а потому способной принять любой смысл, единственная функция которого состоит в устранении зазора между означающим и означаемым»[400]. И добавляет: «Мы должны допустить, что, подобно xay, мана — лишь субъективное отражение требования некой целостности, не открытой восприятию»[401]. То, что на уровне структуры обнаруживает целостность, на уровне опыта выглядит фрагментарным или антитетическим набором элементов, которые связываются этими пустыми означающими в некую тотальность. Точно такую же роль затемнения бессознательной структуры видимостью выполняют комплексы и imago. Можно сказать, что видимость целостности тут затемняет истинную целостность реальности, лежащей в горизонте бессознательного.

Эту фрагментарность эмпирически данного Леви-Стросс объясняет на основе определенного понимания языка, восходящего к Соссюру. Загадка происхождения языка, по его мнению, связана с радикальным расхождением между континуальностью реальности и дискретностью языка, состоящего из элементов, дифференциальных признаков и символов (именно у него позаимствовал эту идею Лакан):

Появление языка могло быть только одномоментным в его целостности. Ибо вещи не способны означиваться постепенно. Вслед за трансформацией, изучение которой пристало скорее биологии и психологии, чем социологии, произошел переход от стадии, где ничто не имело смысла, к периоду, где все обладало им[402].

Леви-Стросс даже говорит о постепенном накоплении «континуального» знания и мгновенном наступлении эпохи дискретной символизации, проецирующей смысл буквально на весь предметный мир. Результатом появления языка стала неустранимая проблема нарезки означаемых с помощью набора дискретных означающих[403]. И нарезка эта всегда проблемна:

…человек изначально располагает всей совокупностью означающего, весьма затруднительно разместить по отношению к ней означаемое, данное в этом качестве, но оттого не становящееся познанным. Имеется постоянное несоответствие означающего и означаемого, которое под силу устранить разве что божественному разуму и которое выливается в избыток означающего по отношению к означаемым, на которое оно может быть положено[404].

Понятия типа хау и мана — это как раз такие пустые избыточные означающие, не имеющие устойчивого значения и всегда готовые опуститься в область пробелов, нестыковок, антитез, для того чтобы фиктивно исправить «карту» по отношению к «местности», натянуть означающие на означаемое. Исследователь так формулирует этот важный тезис:

Дело обстоит так, словно человечество разом получает огромную область и ее подробный план, а также понятие о взаимном отношении карты и территории, но тратит тысячелетия на изучение того, какие именно символы на плане представляют различные аспекты территории. <…> Прогресс человеческого мышления и уж во всяком случае прогресс научного знания всегда состоял и состоит лишь в исправлении разбивки на элементы, в их перегруппировке, в определении отношений принадлежности и открытии новых ресурсов в рамках замкнутого и самодостаточного единства[405].

Язык постоянно символически восстанавливает единство антитетического и фрагментированного. Именно он в такой перспективе воссоздает аполлоническую целостность из дионисийской хаотической интенсивности.

Теперь я хочу вернуться к Лакану — не потому, что я его большой поклонник, отнюдь, а потому, что на его примере хорошо видно, каким сложным образом происходит интеграция разных картин мира в рамках попыток понять психологию человека. Мы помним, что молодой Лакан пытался осуществить эту интеграцию на основе комплексов и imago. Но на рубеже 1950‐х годов он испытал сильное влияние структурализма Леви-Стросса, в том числе масштабного исследования системы родства и некоторых работ антрополога конца 1940‐х — начала 1950‐х[406]. Восприятие антропологических идей для конструирования учения о бессознательном, то есть о функционировании психики, мне кажется крайне симптоматичным. Понять «внутреннее» функционирование человека становится возможным только через ассимиляцию идей, касающихся его отношения с Другим. Психоанализ у Лакана буквально возникает из структурных антропологии и лингвистики. То, что было прежде всего обращено вовне, становится моделью того, что происходит внутри. Антропологическое дистанцирование превращается в механизм внутренних бессознательных различий, в котором мы имеем сходный с кантовским момент удвоения, постепенно поглощаемый некой неразличимостью «реального».

Леви-Стросс был очень близок с Лаканом на протяжении многих лет, хотя позднее и признавал, что не в состоянии понять текстов последнего. Вот как это звучало в беседе с Дидье Эрибоном:

Д. Э.: Что вы думаете о его работах?

К. Л.-С.: Их нужно было бы понять. А мне всегда казалось, что для его фанатичных слушателей «понять» значит совсем иное, чем для меня. Мне бы понадобилось пять-шесть раз перечитать. Мы об этом иногда говорили с Мерло-Понти и приходили к мнению, что у нас нет на это времени.

Д. Э.: Вы его, однако, цитировали…