Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [74]
…мы говорим о «временнóй перспективе», включающей в себя психологическое прошлое и психологическое будущее уровня реальности и различных уровней ирреального. <…> Важно понять, что психологическое прошлое и психологическое будущее — это синхронные части психологического поля, существующего в данный момент t. Временная перспектива непрерывно меняется. В соответствии с теорией поля любой тип поведения зависит от поля в целом, включая временную перспективу, существующую в данное время, однако поведение не зависит от прошлого или будущего поля с их временными перспективами[368].
«Поле» Бурдье — сходный методический конструкт, позволяющий преодолеть несводимость компонентов друг к другу. По мнению Бурдье, всякий текст принадлежит определенному «полю», которое обладает внутренней аксиоматикой, создающей эффект относительной автономии. Автономия в данном случае обеспечивает ощущение непротиворечивой целостности. Он особо выделяет
эффект поля, т. е. воздействие, оказываемое специфическими ограничениями философского микрокосма на производство философских дискурсов, <которое> дает объективное основание иллюзии абсолютной автономии…[369]
Бурдье высказал убеждение, что понять двуликость Хайдеггера можно, только осознав, что эффект автономии философского дискурса сам по себе детерминирован философским полем, его вписанностью в университетское поле, которое в конечном счете детерминировано «полем власти»[370].
Формулируя задачу исследования Хайдеггера, социолог утверждал, что
в данном случае речь должна идти ни больше ни меньше чем о том, чтобы реконструировать структуру поля философского производства — и всю историю, результатом которой она является, — структуру университетского поля, придающую корпусу философов его «место», как любит говорить Хайдеггер, а также его функцию, структуру поля власти, в котором определяется место профессоров и его становление, и, таким образом, шаг за шагом, всю социальную структуру Веймарской Германии[371].
В результате исследования Бурдье пришел к выводу о том, что принятие более чем сомнительных политических предпосылок хайдеггеровской мысли опиралось на виртуозное владение философом не только репертуаром общепринятых идей своего времени (что роднит его со случаем крестьянских холостяков) и абсолютное техническое владение всеми модальностями профессионального философского дискурса своего времени — феноменологического, неокантианского и т. д., — но и виртуозность выражения своих политических пристрастий на том языке, который соответствовал правилам игры философского поля. При этом Хайдеггер превосходно понимал принципы соотношения университетского поля со структурами власти и т. д. Именно это владение правилами разных дискурсивных и социальных «полей» и позволяло Хайдеггеру быть неуловимым мастером двусмысленности.
«Поля», о которых говорил Бурдье, создают эффект автономности, но в действительности они частично накладываются друг на друга и производят эффект совмещения внешне трудно совместимого. То же самое можно отнести и к некоторым «двусмысленностям» социального миропорядка. Утверждение двойственности замкнутой аксиоматической самодостаточности как камуфлирующего эффекта внешней детерминированности мне кажется, однако, недостаточно радикальным. Конечно, такая модель помогает увидеть определенный континуум и его распределение по смысловым и дискурсивным зонам, но она сама отчасти маскирует глубокую внутреннюю конфликтность такого рода двусмысленностей. Ведь каждое поле основано на консенсусе принятия тех или иных догм и условностей. Всякое поле — это зона внутреннего конформизма.
Образцом проявления символического насилия Бурдье считал матримониальные отношения, регулируемые архаической практикой обмена женщинами в племенных обществах. Эти обмены утверждали экономическое господство мужчин над женщинами и распределение между полами функций субъекта и объекта. Система обмена женщинами закреплялась в сознании как некая норма, которая была интериоризирована всеми участниками матримониальной сферы, в том числе, конечно, и женщинами, рассматривавшими свое положение как нормальное. Важно также и то, что это «поле» создавало систему символизма, закрепленную в языке. Символическая система детерминировалась экономикой обменов и отношениями власти, но выступала как автономная. В этом смысле она сродни философскому и университетскому «полю» в случае Хайдеггера. Женщины в системе матримониальных отношений превращались в символы, некие псевдоязыковые означающие:
Будучи носителями символической функции, женщины постоянно принуждаются к усилиям по поддержанию своей символической ценности, соответствуя мужскому идеалу женской добродетели, определяемой девственностью и целомудрием, а также украшая себя телесными и косметическими атрибутами, призванными увеличить их физическую ценность и привлекательность
