Фонарь на бизань-мачте - [131]

На косе они встретились с группой офицеров, среди которых был капитан л’Эрмит и лейтенант Легайик — с рукой все еще на перевязи. Л’Эрмит подошел поздороваться с госпожой Шамплер и представить ей своих спутников. Весь экипаж интересовался обитателями дома на высоком мысу.

— Мы только что осмотрели батарею «Гармония», — сказал капитан после обычных приветствий. — Совершенно необходимо привести ее в состояние готовности защитить эту часть побережья, что нам со всей очевидностью доказали утренние события. Если б не орудия на том берегу, исход боя был бы, наверно, совсем другим.

— Контр-адмирал говорит, что вам пришла в голову гениальная мысль, капитан, — сказала госпожа Шамплер.

— Всякий на моем месте, сударыня, придумал бы то же самое, — сказал он, но, вспомнив, что в Белый Замок попало ядро, добавил: — Мы все в отчаянье… Ваша гостиная…

— Пустяки, там уже все починили, — ответила госпожа Шамплер, не дав ему даже закончить фразу.

Ее внимание было сосредоточено на лейтенанте. «У него энергичный подбородок, взгляд открытый и честный, держится он неплохо. Однако достоин ли он интереса, который питает к нему Доминика?»

Она вслушалась в то, что говорила девушка об утреннем бое. Было заметно, что лейтенант и его товарищи с удовольствием отдаются беседе с хорошенькой барышней, но ничто в поведении лейтенанта не выдавало чувства более определенного и возвышенного.

Бросив взгляд на солнце, госпожа Шамплер извинилась и подала внукам знак, что пора возвращаться.

Теперь они шли с офицерами, разговаривая как благонравные мальчики, и Робер сказал Легайику, что он собирается стать моряком, «как дедуля».

— Так, значит, вы из моряцкой семьи? — спросил Легайик.

— Мой дед служил в Вест-Индской компании в должности капитана первого ранга, — ответила Доминика. — В тысяча семьсот девяносто первом году он вернулся на службу, чтобы отправиться на поиски Лаперуза. По последним дошедшим до нас слухам его держат в плену голландцы, так как он не желал стать клятвопреступником и отречься от принятой в Бресте присяги.

— Но с тех пор ведь были размены пленных, — сказал Легайик.

Доминика невольно замедлила шаг. В поместье вот уже несколько лет избегали всяких упоминаний как об отплытии, так и о возвращении капитана Шамплера, и ей не хотелось, чтобы бабушка услыхала, что она говорит о Брюни с лейтенантом.

— Действительно, были размены. Последний из них состоялся в тысяча семьсот девяносто четвертом году, и Вийомез, товарищ моего деда, как только вернулся в колонию, сразу приехал к нам.

Она говорила вполголоса, и лейтенант, чтобы лучше слышать, должен был к ней наклоняться. Госпожа Шамплер, обернувшись, застала их в этой позе, но не догадалась, что молодых людей впервые так сблизил не кто иной, как Брюни Шамплер.

— А капитан? — спросил Легайик.

— Его разлучили с Вийомезом за несколько недель до размена пленных, — ответила Доминика. — И никто уже больше о нем не слышал.

Остановившись, она посмотрела на оба корабля, которые все более открывались взору, чем выше они взбирались на береговой откос, потом повернулась к своему спутнику. Это была теперь просто грустная девочка с глазами полными слез.

— А бабушка еще ждет его и никогда, наверное, не перестанет ждать. И ни у кого не хватает мужества откровенно заговорить с ней о тщетности этой надежды. У нас-то сомнений уже не осталось. Не тот это был характер, чтоб кто-то поставил его на колени. Быть может, он попытался бежать, а тогда…

— Вы его очень любили, не так ли? — спросил лейтенант.

К ней тотчас вернулась вся ее живость.

— Он был совсем особенный человек. И я понимаю бабушку, которая до конца своих дней не смирится с этой утратой. — Она на мгновение умолкла, потом добавила: — Не часто увидишь такую пару! Мальчики не устают слушать мои рассказы о нем. Когда он уехал, Тома и Жак были младенцами, а Робер вообще еще не родился. Для них он герой. Мы разговариваем о нем, как какие-то заговорщики, лишь бы не доставлять огорчения бабушке…

Те, кто шел впереди, остановились, чтоб их подождать. Тома побежал им навстречу и описал лейтенанту свою пирогу, пообещав, что даст ему в ней поплавать.

Под аркадой, прежде чем отпустить офицеров, госпожа Шамплер пригласила их приходить в Белый Замок на чашку кофе в любое свободное от дежурства время. «Элен и Жюльетта сочтут меня сумасшедшей и скажут, что я превращаю наш дом в харчевню».

Когда госпожа Шамплер входила в библиотеку, лицо ее так и светилось веселой улыбкой.

Какое-то напряжение возникло за ужином между сидевшими за столом домочадцами. Каждый, казалось, был погружен в свои мысли, и госпожа Шамплер втихомолку вглядывалась в окружающие ее лица. Дети только и говорили про всяческие баталии, а также про то, каким способом обхитрить врагов.

— Бабушка, — сказал внезапно Тома, — надо прибить табличку над бывшим проломом в гостиной: «Здесь пробил стену английский снаряд 11 мая 1799 года».

— Ты прав. Пройдет целый век, и наши потомки, вспомнив о нас, захотят, возможно, узнать, как мы вели себя в этот день. Залезли ли в погреб или удрали в горы?

— Век — это что? — спросил Жак.

— Дурачок, — обрезал его Тома и, гордый своими недавно усвоенными познаниями, добавил: — Век это сто лет.