Фонарь на бизань-мачте - [133]

Вскоре после приезда на Черную речку Розелия вышла замуж за Неутомимого, который был старше ее на пятнадцать лет. Розелия безгранично им восхищалась и не допускала и мысли, что ее муж может в чем-либо ошибаться. Она вышла из комнаты и, чтобы выразить свое недовольство, с треском захлопнула дверь.

Во время ужина Фелисите и ее гостья, обе смущенные присутствием Неутомимого, вели незначительный застольный разговор. Но иногда между ними вдруг возникала тягостная тишина, и Фелисите чувствовала, что сидит как на угольях. Потом она все-таки овладела собой, постаралась быть гостеприимной, и это в конце концов ей удалось. О меню она позаботилась раньше, еда была вкусной, на столе сверкали серебряные приборы.

После ужина они перешли в гостиную, уселись в глубокие кресла, перед ними на круглом столике дымился кофейник. Только что Фелисите узнала, что лейтенант, уехав с Черной речки, обосновался в кафе, которое содержала Гортензия на площади возле крытого рынка. Фелисите мысленно перенеслась в Порт-Луи, вспоминая, с каким любопытством она когда-то заглядывала сквозь жалюзи в заведеньице, открывавшееся прямо на улицу. Вокруг маленьких столиков тесно стояли стулья, из глубины помещения порой доносилось пиликанье скрипки. В углу здания была комната, окна которой были затянуты желтыми шелковыми занавесями с большими оборками.

Поставив чашку на столик, Гортензия наклонилась к Фелисите.

— Что правда, то правда, — сказала она. — Он человек порядочный, дворянин, и не позволит себе напиваться в вашем присутствии.

— Вы хотите сказать, если что-то ему досаждает, то он скорее уедет в Порт-Луи, нежели выставит себя на посмешище перед женой?

Гортензия, улыбнувшись, полуприкрыла веки.

— Ах, молодость! — сказала она. — Гневлива, заносчива, а скрывать ничего не умеет… Вы который год замужем, барышня вы моя?

— Три года с шестого сентября, — послушно ответила Фелисите.

Непринужденность Гортензии приводила ее в замешательство. Яркий свет отбрасывал блики на белокурые волосы гостьи и оттенял загадочность ее облика. «Она бы вполне могла быть знатной дамой», — подумала Фелисите.

— Три года! — сказала Гортензия. — Что до меня, то я с ним знакома шесть лет, даже больше. С его первой высадки на Иль-де-Франсе.

Она перестала сверлить глазами Фелисите и, залюбовавшись своим малиновым платьем, расправила все его складочки.

Впервые сойдя на берег, — продолжала она, — он сразу явился в кафе, и мы познакомились. Позднее я наблюдала за вашей идиллией с большим любопытством. Парень был крепко влюблен, уж можете мне поверить. Он всем бы пожертвовал, только чтоб вас заиметь. Ради вас лейтенант поступился даже своей карьерой. Надеюсь, вы это поняли? За несколько дней до свадьбы, когда он был вынужден у меня поселиться, Шамплер сказал: «Она считает себя очень сильной, способной править целой вселенной. Но это чудесный ребенок, ребенок — и только». Теперь он переменил свое мнение. «Она отлично справится и сама, — сказал он. — Нет у меня той цепкости, какая нужна для ведения хозяйства. Если бы ты посмотрела, как она скачет верхом по полям, ты поняла бы, о чем я толкую».

Гортензия, подняв голову, на мгновение задержала взгляд на ее лице и добавила:

— Ну да, сударыня, мы с ним на «ты», но не обращайте внимания. Ничего это не означает. Просто мы с лейтенантом старые друзья, вот и все.

— Соблаговолите минуточку помолчать, — сказала как можно спокойнее Фелисите. — Я должна подумать. Выпьем еще по чашке кофе и перейдем на балкон в мою комнату.

Она разлила кофе, и Гортензия, прихлебывая из своей чашки, обошла гостиную: осмотрела резные фронтоны, бронзовые канделябры на декоративном камине из красного дерева, воззрилась на свое отражение в зеркале. Едва кофе был выпит, Фелисите поднялась в свою очередь.

— Пойдемте наверх, если вы не против, — сказала она.

Голос был ровный, без модуляций. Казалось, решимости ей было не занимать, а вот двигалась она как будто во сне. Странно, она ни о чем не подозревала. Она всегда думала, что лейтенант совершенно счастлив, как и она сама. И вдруг приехала посторонняя женщина, чтобы раскрыть ей ее ошибку, так что теперь иные подробности приобрели другой, новый смысл. «Не желаю, чтоб она вмешивалась в наши дела. По какому праву? Потому что была когда-то его…»

Мысль споткнулась на этом слове, и страшная боль пронзила ей сердце. Но именно эта боль властно вернула ее к реальности. «Осторожно! Следи за собой. Никакого скандала, чего бы это ни стоило».

В спальне через открытую дверь в будуар они увидели колыбель Гилема и сидящую рядом Розелию, тихо баюкавшую дитя. Фелисите подвела Гортензию к колыбели и раздвинула занавески.

— Мой сын, — гордо сказала она.

— Знаю, — сказала Гортензия, — ему тринадцать месяцев, и он ходит. Отец постоянно о нем говорит.

Улыбнувшись, она чуть дотронулась до волос ребенка, прилипших к его вискам.

— Иди ужинать, Розелия, — сказала Фелисите, — и не спеши возвращаться. Мы с госпожой посидим на балконе.

Луна в своей первой четверти лила бледный свет на деревья сада, пока не исчезла совсем. Они сели в кресла с высокими спинками. Отлив обнажил водоросли, и их сильный йодистый запах забивал иногда даже сладкое благоухание роз. Глубокая тишина стояла вокруг прерываемая порой лишь лаем собак да криком какого-нибудь одинокого альбатроса.