Философский постгуманизм - [27]
Постгуманизм первоначально определялся как пост-гуманизм и пост-антропоцентризм. Например, Рози Брайдотти в одном из ключевых текстов философского постгуманизма, в «Постчеловеке» [Брайдотти, 2021], делит повествование на четыре главы: «Постгуманизм: жизнь после самости»; «Пост-антропоцентризм: жизнь после вида»; «Нечеловеческое: жизнь после смерти»; «Постчеловеческие гуманитарные науки: жизнь после теории». Эта карта важна тем, что она размечает основные моменты философского постгуманизма, который децентрирует человека по отношению к «нечеловеческому» и к человеческим «другим» (то есть всем категориям человеческого, которые исторически в качестве таковых не признавались). Но при этом он опирается на критический пост-дуализм, который не оставляет места для строгого разделения жизни и смерти; наконец, в своей рефлексии он открыт будущему развитию постчеловечества в его одновременно политических и генетических ответвлениях[114]. Следовательно, академические исследования, ранее определявшиеся как «гуманитарные науки или науки о человеке», могут отражать этот поворот, становясь «постгуманитарными науками». Роберт Пепперел, один из первых мыслителей философского постгуманистического подхода, неплохо резюмировал эти аспекты в своем «Постчеловеческом манифесте», опубликованном в качестве приложения к его книге «Положение постчеловека: сознание за пределами мозга» [Pepperell, 1995]:
1. Сегодня ясно, что люди больше не являются самыми важными созданиями во вселенной. И гуманистам еще предстоит усвоить эту мысль.
2. Весь технологический прогресс человеческого общества направлен в сторону избыточности человеческого вида, которую мы наблюдаем сегодня.
3. В постчеловеческую эпоху верования становятся избыточными – в том числе и вера в Человека.
4. Люди, как и боги, существуют лишь в той мере, в какой мы верим в их существование [Pepperell, 2003, p. 177].
С точки зрения Пепперела, пост-антропоцентризм, развитие технологии и устранение Бога и богов, а также устранение людей, – все это процессы, связанные друг с другом. Здесь нам стоит открыть скобку и отметить, что постчеловеческое преодоление привилегии человека не направлено на то, чтобы заменить ее каким-то иным приоритетом (например, машин). Говоря в целом, философский постгуманизм можно считать одновременно пост-центризмом[115] и пост-эксклюзивизмом. Он не опирается на оппозиции, поскольку его можно считать эмпирической философией медиации, которая предлагает примирение существования в его самом широком смысле. Он не использует никакие прямолинейные дуализмы или антитезы, поскольку демистифицирует онтологические полярности, используя постмодернистскую практику деконструкции. Постгуманизм не озабочен доказательством оригинальности собственной программы, поэтому его можно также считать пост-эксклюзивизмом. Он подразумевает необходимость принять «растворение нового», которое философ Джанни Ваттимо в своей работе «Конец модерна: нигилизм и герменевтика культуры постмодерна» [Vattimo, 1991] определил в качестве отличительный черты постмодерна[116]. Чтобы задать нечто «новое», следует определить центр дискурса, чтобы можно было ответить на вопрос «новое относительно чего?». Однако новизна человеческой мысли относительна и ситуативна: то, что в одном обществе считается «новым», в другом может быть обыденным[117]. Кроме того, подходы, занимающие позицию гегемонии, открыто не признают все противостоящие им точки зрения, которые сосуществуют в той или иной культурно-исторической парадигме, а потому не могут признать разрывы, присутствующие в глубине любой дискурсивной формации. Постгуманизм не только ставит под вопрос тождество «центра» западного дискурса, который уже был радикально деконструирован его собственными «перифериями» (в частности, феминистскими, черными, квир- и постколониальными теоретиками). Постгуманизм, будучи пост-гуманизмом, отвергает центральность центра в его единичной форме, независимо от того, в каком модусе он существует – гегемонии или сопротивления [Ferrando, 2012]. Постгуманизм может признать наличие определенных центров интереса, но его центры являются подвижными, номадическими, эфемерными. Его подходы должны быть плюралистическими, многослойными, всеобъемлющими, но именно для того, чтобы оставаться открытыми, включая и эксклюзивность, которая не позволяла бы развернуть такую стратегию.
Каковы источники этой особой версии философского постгуманизма?
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лешек Колаковский (1927-2009) философ, историк философии, занимающийся также философией культуры и религии и историей идеи. Профессор Варшавского университета, уволенный в 1968 г. и принужденный к эмиграции. Преподавал в McGill University в Монреале, в University of California в Беркли, в Йельском университете в Нью-Хевен, в Чикагском университете. С 1970 года живет и работает в Оксфорде. Является членом нескольких европейских и американских академий и лауреатом многочисленных премий (Friedenpreis des Deutschen Buchhandels, Praemium Erasmianum, Jefferson Award, премии Польского ПЕН-клуба, Prix Tocqueville). В книгу вошли его работы литературного характера: цикл эссе на библейские темы "Семнадцать "или"", эссе "О справедливости", "О терпимости" и др.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
Книга Ирины Глущенко представляет собой культурологическое расследование. Автор приглашает читателя проверить наличие параллельных мотивов в трех произведениях, на первый взгляд не подлежащих сравнению: «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара (1938), «Дар» Владимира Набокова (1937) и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова (1938). Выявление скрытой общности в книгах красного командира Гражданской войны, аристократа-эмигранта и бывшего врача в белогвардейской армии позволяет уловить дух времени конца 1930-х годов.
Книга посвящена конструированию новой модели реальности, в основе которой лежит понятие нарративной онтологии. Это понятие подразумевает, что представления об истинном и ложном не играют основополагающей роли в жизни человека.Простые высказывания в пропозициональной логике могут быть истинными и ложными. Но содержание пропозициональной установки (например, «Я говорю, что…», «Я полагаю, что…» и т. д.), в соответствии с правилом Г. Фреге, не имеет истинностного значения. Таким образом, во фразе «Я говорю, что идет дождь» истинностным значением будет обладать только часть «Я говорю…».Отсюда первый закон нарративной онтологии: мы можем быть уверены только в том факте, что мы что-то говорим.
Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня».
Взаимоотношения человека и природы не так давно стали темой исследований профессиональных историков. Для современного специалиста экологическая история (environmental history) ассоциируется прежде всего с американской наукой. Тем интереснее представить читателю книгу «Природа и власть» Йоахима Радкау, профессора Билефельдского университета, впервые изданную на немецком языке в 2000 г. Это первая попытка немецкоговорящего автора интерпретировать всемирную историю окружающей среды. Й. Радкау в своей книге путешествует по самым разным эпохам и ландшафтам – от «водных республик» Венеции и Голландии до рисоводческих террас Китая и Бали, встречается с самыми разными фигурами – от первобытных охотников до современных специалистов по помощи странам третьего мира.