Философская теология: вариации, моменты, экспромты - [133]
Так, согласно калькуляциям Э. Ларсена и Л. Уитема, еще в 1998 году из ученых-«естественников», занимающих высокие позиции в Национальной академии наук США, 72,2 % опрошенных идентифицировали себя как атеистов, 20,8 % как агностиков и только 7 % как верующих в Бога[851]. Хорошо известно, что социология – такая научная практика, при которой ответы на вопросы нередко предопределяются формулировками самих вопросов, но нет оснований даже с поправками на это подвергать приведенные цифры очень серьезному сомнению, равно как и полагать, что с тех пор динамика могла существенно измениться в противоподложную сторону. Известно также, что некоторые книги т. н. «новых атеистов»[852] регулярно включаются в списки бестселлеров в номинации нон-фикшн и что эволюционистам удалось очень значительно преуспеть в устранении креационистов почти из всех сфер образования. Верно также, что в среде ученых и особенно «популярных научных мыслителей» охотно цитируются некоторые известные суждения о взаимоотношениях между наукой и религией, смысл которых в том, что религия сегодня уже не имеет прав на существование (по крайней мере для просвещенных умов), поскольку наука давно уже взяла верх. Таковы, например, цитаты из Питера Аткинса, твердо заявившего, что «наука и религия не могут быть примирены, и человечество должно оценивать силу своего дитя и отбивать все попытки к компромиссу. Религия провалилась, и ее провалы должны быть разоблачены. Наука с ее успешно в настоящее время достигнутой компетенцией во всем через идентификацию минимального высшего наслаждения для интеллекта, должна быть признана стоящей на престоле»[853] или из Ричарда Докинза, согласно которому «научная вера основывается на публично проверяемом свидетельстве, а религиозная вера не только не имеет за собой свидетельства, но свобода от свидетельства есть ее радость, выкрикиваемая с вершин крыш»[854].
Тем не менее оппоненты этих и других влиятельных «популярных философов от науки» обнаруживают весьма солидные лакуны в их рассуждениях. Прежде всего, настаивая на своем сциентизме и чисто научных основаниях своего дискурса, «популярные научные философы» не могут не признать, что основной признак научности, на котором они настаивают, а именно экспериментальный базис (то самое «публично проверяемое свидетельство»), никак не применим к объяснению происхождения жизни, и потому самое большее, чего они могут достичь, это чтобы их позицию считали извне только одним из философских мировоззрений, но никак не «научной теорией мира». Далее, заявляя себя убежденными противниками веры и сторонниками знания, некоторые из них имплицитно, а иные и открыто исповедуют определенное квази-религиозное отношение к тому, что они утверждают, поскольку наиболее важные звенья в выстраиваемых ими каузальных цепочках (из которых главной должно быть между неорганической материей и первой живой клеткой) отсутствуют, а потому некоторые так и говорят, что связи между этими звеньями должны быть обеспечены верой. Ведь как выразился один из постоянных оппонентов Докинза естествоиспытатель Майкл Пул (автор многих публикаций на тему «наука и религия») в связи с Томасом Хаксли (1825–1895), одним из главных пропагандистов в свое время дарвинизма (и бóльшим дарвинистом, чем был сам Дарвин) и предшественником «нового атеизма», «в этой борьбе понятие Природы писалось с большой буквы П и материализовалось. Хаксли, менее щепетильный, чем Дарвин, в использовании этого слова, облачил “Госпожу Природу”, как он называл “Ее”, атрибутами, до сих пор приписывавшимися Богу – стратегия, охотно воспроизводимая с тех пор. Курьезность в наделении природы (то есть каждой физической вещи) способностью планировать и творить каждую физическую вещь прошла мимо незамеченной. “Госпожа Природа”, подобно некоей древней богине плодородия, приняла свою резиденцию, а ее материнские руки обнимали викторианский сциентистский натурализм»[855].
Наконец, системное противоречие вмонтировано в само их мировоззрение, потому что, с одной стороны, они настаивают на том, что одна Случайность правит миром, а с другой – приписывают слепой Эволюции божественные атрибуты всеведения, всемогущества и в определенном смысле благости наряду с постоянной активностью в целеполагании[856].
И здесь можно отметить, что это слепое целеполагание (ср. «Слепой Часовщик» Р. Докинза) есть то, чему, например, раннесредневековый индийский идеализм веданты, несущий в себе очевидные черты и философской теологии, бросил весьма аргументированный вызов. И это наводит на мысль, что представляется весьма конструктивным сопоставить полемические аргументы сегодняшних теистов с теми, которые были обращены против даже значительно более утонченного эволюционистского натурализма тринадцать веков назад в совершенно другой религиозно-культурной среде[857].
А потому и общий проект компаративной философской теологии мог бы быть значительно плодотворнее исследован в конкретных контекстах (и на конкретных текстах), чем на языке «мультикультуралистской риторики». И он мог бы оказаться – вследствие его более полемической адресности – также более результативным, чем очень провокативные, но более умозрительные замыслы о «сравнительной логике», «сравнительной метафизике» или о «сравнительной психологии»
