Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью - [40]

Чтобы вернуться к событию, к случайному, нужно подчеркнуть существование разрыва. Есть до и после. Этот разрыв не заставляет перейти из низшего мира в высший. Мы все время остаемся в одном и том же мире. Последствия разрыва, конечно, имеют статус исключения по отношению к тому, что не зависит от разрыва. Но надо будет показать, что эти последствия организованы общей логикой самого этого мира. И такое доказательство как раз и является трудом, за который я каждый раз берусь. Мои друзья – старые марксисты – такие, как Даниэль Бенсаид, которые обвиняют меня в том, что я ввожу элемент чудесности, просто остаются механистическими материалистами. Уже Маркс и даже Лукреций сражались с ними.

Диалектика

– Один вопрос о диалектике. Может возникнуть чувство, что во времена философской молодости Вы начинали с диалектики, но потом этот подход постепенно утратил для Вас значение. Некоторые, с другой стороны, скажут, что это не так, указав на диалектическую логику, связывающую три ваших работы – «Теорию субъекта», «Бытие и событие» и «Логики миров». Что Вы могли бы сказать по поводу этого расхождения во мнениях среди тех, кто как-то комментирует или интерпретирует Вашу мысль?

– На самом деле, я считаю, что мое философское дело можно рассматривать как большое диалектическое движение, как считает, хотя и не совсем в том же смысле, что я, мой друг Брюно Бостель. Я полностью поддерживал ту идею, что онтологический статус истин – это статус исключения: исключение родового по отношению к конструктивному, исключение объективируемого тела по отношению к телу обычному, исключение моего материализма по отношению к примитивному материализму, для которого есть только тела и языки. То есть категория исключения – это диалектическая категория, а мысль об исключении всегда идет по двум противоречащим друг другу направлениям. Нужно мыслить исключение как отрицание, поскольку оно не сводится к обычному, но также при этом нельзя мыслить его как чудо. То есть его нужно мыслить как нечто внутреннее (не-чудесному) процессу истины и при этом не отказываться от того, что это исключение. Быть может, именно это Лакан имел в виду под «экстимным» – одновременно интимным и внешним интимному. Это самое ядро диалектики. У Гегеля, к примеру, отрицание вещи имманентно самой этой вещи, но, в то же время, оно ее превосходит. Ядро диалектики – это сам этот статус отрицания как оператора, который отделяет и включает одновременно. В этом смысле, я могу сказать, что я именно что продолжаю диалектику, особенно в «Теории субъекта», книге, остающейся еще очень привязанной к классическому марксизму и к его маоистским ветвям.

– «Теория субъекта» – это и правда удивительная, барочная книга. Можно ли сказать, что все четыре условия рассматриваются в ней одновременно?

– Да, не существует общей теории четырех условий, так же как не существует и общей теории события. Фундаментальные категории «Бытия и события» задействованы в ней неявно, позволяя объединить все эти несколько разрозненные фрагменты «Теории субъекта», но можно сказать, что я с самого начала своих философских изысканий и до самого конца занимаюсь размышлением об отрицании. Я просто пытаюсь объяснить возможность изменения, возможность перехода от одного режима законов сущего к другому посредством протокола истины и ее субъекта. То есть я остаюсь в рамках диалектической мысли. Но так как моя диалектическая мысль включает фигуру случая, она не является детерминистской. Напомню, что гегелевская диалектика была неумолимо детерминистской. В этом она оказалась великой мыслью, типичной для XIX века. Она является зрелищем саморазвития абсолюта в имманентной необходимости этого развития.

Я, конечно, от этого весьма далек. Это причина, по которой мое отношение к Гегелю стало довольно критичным и в то же время сложным. Не нужно забывать, что в трех моих больших работах Гегель очень подробно обсуждается: в «Теории субъекта» – по поводу самого диалектического процесса, в «Бытии и событии» – по поводу бесконечности, в «Логиках миров» – по поводу наличного бытия и категорий наличного бытия. То есть я все время продолжаю вести свой собственный разговор с Гегелем, но также с Марксом, Лениным, великими революционерами-диалектиками – по поводу революционного положения. Попросту говоря, благодаря наличию случайного элемента я ввожу принцип разрыва, который не гомогенен классическим принципам отрицания.

– Поскольку нам надо заканчивать… можете ли Вы сказать мне, как Вы бы определили философию?

– Философия – это такая дисциплина мысли, особая дисциплина, которая исходит из убеждения, что истины есть. Отсюда она переходит к императиву, видению жизни. Что это за видение? То, что имеет ценность для человека как индивида, что одаривает его настоящей жизнью и ориентирует его существование, – это причастность к этим истинам. Она предполагает достаточно сложное конструирование аппарата различения истин, который позволял бы двигаться среди них и делать их совозможными. И все это в модусе современности.

Философия – это такой путь. То есть она идет от жизни и к жизни. Что дает нам эпоха, в которой мы живем? Что она собой представляет? Какие вещи в ней имеют ценность? У чего нет никакой ценности? Философия предлагает провести отбор в путанице опыта, из которого она выводит определенную ориентацию. Это возвышение путаницы до возвышения – и есть главная философская операция и ее собственная дидактика.