Филонов - [12]

Казалось, что женщина здесь, она на минуту вышла, может быть, в ванную комнату, сейчас вернётся и, не стесняясь того, что её спальня не отделена от улицы, от чужих, похотливых глаз зябнущих прохожих, начнёт, как ни в чём не бывало, ложиться в эту роскошную постель, стоящую среди полунощной бездомной улицы, с которой спала жизнь дня и где теперь обнажилось дно жизни.

– Филонов, это вы!? Вы не узнаёте меня?..

Филонов не потому не ответил сразу, что не узнал, а в силу того крайнего изумления, которое овладело им.

– Зина, Боже мой, вы, и я не знал!.. Какими судьбами?.. Вот встреча! – Он схватил руку Зины, желая её поцеловать, но женщина охватила его шею обеими руками, и заглянув ему в глаза, поцеловала в губы.

– Филонов, ты похудел, лицо вытянулось, но красив, в лице больше уверенности, больше силы, ты всё также не пьёшь? Твои дела плохи… Ты неважно одет? Идёшь домой? Но я тебя теперь не отпущу… Где ты живёшь, в Академическом переулке?[7] Это недалеко… мы ещё успеем, сейчас полночь… – и с этими словами она схватила Филонова за рукав…

Они вошли по лестнице, устланной красным сукном.

Швейцар открыл дверь и поклонился; лакеи раздели Зину и Филонова.

В этой части города много проживало студентов и сюда иногда попадали с богатыми товарищами более бедные, в башмаках, требующих усиленного вытирания, и в костюмах потёртых и в белье не первой свежести.

Только теперь Филонов рассмотрел Зину. Если бы она не окликнула его, то он никогда бы не узнал в этой даме, одетой с большой претензией на шик, в даме с напудренным лицом, с бровями, наведёнными коричневой краской, с глазами, подведёнными голубой, в даме, чья шея, грудь и руки были декольтированы; Филонов никогда бы не узнал в теперешней Зине ту девушку, которую он помнил несколько лет тому назад…

Когда-то гуляли под ветвями цветущих яблонь, полных гуда пчёл; солнце бросало на дорожку розовые пятна света, на песке бегали муравьи, ползли жуки, Зина была одета в белое кисейное платье, в жёлтые башмаки с пряжками, в голубые чулки; на её плечи накинут розовый шарф; щёки были озарены рефлексами розовых цветов и нежными прикосновениями нежных солнечных лучей, брошенных сквозь листву. Они гуляли по дорожке взад и вперёд; Зина опускала стрелы своих ресниц к золотистому песку, подымала обеими ручками кисейное платье, отчего были видны голубые чулки, становилась на носки и говорила:

– Филонов, не топчите муравьёв, фи, какой вы неловкий, вон опять наступили на двух…

– Где? – говорил Филонов и отступал шаг назад и опять вызывал негодование своей спутницы.

– Вы разве не можете вот так, как я, ну, встаньте на носки и смотрите под ноги…

Теперь Филонов и Зина шли по большому залу ресторана, где несколько столов было занято; около одного из них, очень навеселе, полный лысый с красным лицом и усами пивного цвета, торчащими из-под его носа, преградил вытянутыми руками дорогу идущим:

– К нам! С нами! Куда!? Зизи, не пущу! Зизи, ты должна здесь у нас, с нами…

Но Зина ловко вывернулась из рук толстяка, она опять, как тогда в саду, обеими руками приподняла платье и, сделав грациозное па, хлопнула перчатками толстяка по лысине.

– Надоели…

Находившиеся в кабинете не представляли для Филонова ничего особенного. Филонов давно не был уже среди столь чуждых ему людей. Здесь были два брата, по виду мясные торговцы, одетые в поддёвки, острижены под машинку; офицер очень высокого роста с лицом необычайно прыщеватым, он был под сильным градусом, и когда увидел входивших, то вскочил, постучал ножом о тарелку, и когда к нему подбежал лакей, то он, должно быть, забыв своё первоначальное намерение, сказал:

– Милейший, проводи меня, пожалуйста, в уборную…

За пианино сидел человек в сюртуке, у него были длинные волосы, лицом он походил на Листа, как его написал на портрете Репин{37}, только волосы у игравшего были чёрные, а нос более жирным; «Лист» играл «Чайку», около пианино стоял, держась одной рукой за подсвечник, господин в жилете с большим выкатом, позволявшим видеть крахмальную вздувшуюся коробом рубаху, на которой не хватало запонки.

Он пел довольно хриплым, но сильным голосом:

«Не-гля-дя-я на жертву,

Он скры-ы-ы-лся в ку-у-уста-а-х»{38}.

Доминирующим лицом этой компании являлся господин Шпунт, чрезвычайно маленький человечек, с бледным лицом, с большой лысиной, очень круглой формы, ему принадлежали все кондитерские на Васильевском острове{39}; увидя вошедших, Шпунт закричал тонким резким голоском:

– Да перестаньте же, не видите, что ли? Зизи, сюда, Иван, подай прибор. Зизи! Садись около меня, а это кто с тобой?

– Мой двоюродный брат Филонов, художник, мы друзья детства, не виделись пять лет; сегодня большой день, мой день рождения… встречаю друзей детства; господа, если вы любите меня, прошу любить и Филонова, он хороший, не смотрите, что он немного лохматый художник…

– Филонов – от греческого глагола «филео»{40}, что значит «люблю», ага понимаю, закричал «Лист», и заиграл:

«Люблю твои очи»{41}.

Шпунт усадил Зизи около себя; Филонов попал между ней и одним из братьев.

На него мало обращали внимания, так как Зина была единственной дамой в кабинете, и пока Шпунт усиленно угощал её, сейчас Филонов мог оглядеться и обдумать своё положение. Он был рад этой встрече, правда, что в Зине чересчур многое переменилось, и он открывал новые черты, ему в ней незнакомые; он не знал, что последует далее, он не был из тех людей, которые любят заглядывать вперёд.