Филоктет - [5]

Шрифт
Интервал

И все, что не хотел он больше видеть, –
Жену, детей, и небеса, и землю,
И собственную страждущую плоть, –
Закрыл от глаз его огнем бескрайним.
Продлил мне умиранье этот лук,
Пока не поднял ты меня из смерти
В жизнь, что не знает смерти до конца.

Неоптолем(берет лук)

Не видеть бы ни Лемноса, ни Трои.
Зачем я сделал шаг на том пути,
Где как мечом я сам себя рассек.
Удар ужасней, чем удар меча,
И раны этой время не залечит
Мой путь не будет для тебя желанным.

Филоктет

Как много слов для слова одного.
Второй раз коршунам отдай меня.
Тебе противна мерзостная вонь,
Что отдала меня им в первый раз.
Верни мне лук и можешь уходить,
Избавь корабль от тягостного груза,
Избавь свой слух от диких криков боли,
Хочу забыть о том, что ты здесь был.
Какой-то тени тень меня накрыла,
Мираж какой-то выкинуло солнце,
Развратничая в полдень здесь, на камне,
Иль человечьим языком со мной
Заговорил прибой. Иль изрыгнул
Блевотину какой-то коршун здешний,
Сожравший грека под стенами Трои,
И, голос обретя, она болтала.
Эй, голос, лук отдай, пока ты слышен,
Я десять лет учился в школе греков,
Да, видно, не пошло ученье впрок.
Оставь меня стервятникам моим.

Неоптолем

Я больше лгать не в силах. Слушай правду.
Без войска твоего не рухнет Троя.
И только ты твое удержишь войско
В походе нашем. Чтоб вернуть тебя
Из долгих лет страданья к вечной славе,
Вспахал я море. Не хотел я лгать.
Обманывать тебя – я сам обманут.
Но путь один был – лгать во имя долга.
Узнай же правду, Лемноса хозяин,
Хоть горечь от нее на языке.
Твой враг и мой враг ждет на берегу –
Хоть в этом я не лгал; пусть рухнет Троя,
И я убью его своей рукой,
Иль вместе мы итакца умертвим.
Пускай скорей война и он подохнут.
Иди за нами в битву. Ей нужны
Рука и голос силой в тыщу рук.
Больную ногу вылечит Асклепий.
Идем же. Лук твой жжет мою ладонь –
У слабого он слишком хитро отнят.

Филоктет

Ты от стыда краснеешь, победитель?
Не надо, ты работы не стыдись.
Ловушку ты отличную расставил –
Со вкусом я приманку проглотил.
А тот, кто лгал и лгать тебя учил,
Вор и грабитель, что тебя ограбил,
Мой-враг-и-твой, тебя похвалит он.
Чего еще ты хочешь, в руки взяв
Колчан, в котором жизнь моя и пища.
Ты победил – дави же, победитель,
Дави меня ногой, учи меня,
Униженный, как надо унижаться.
Поверженный, как надо падать ниц,
Учи, как слизывать врага слюну,
Как перед ним на брюхе мерить землю –
Ведь он меня прижал ногой к земле,
Когда горячка шею мне согнула,
А он был целым войском защищен.
Ты, враг моих врагов, учи меня
Испытывать блаженство оскорбленья,
Топчи меня. Еще один пинок.
О счастье – прахом под подошву лечь,
Что прежде в прах втоптала мне подобных.
Лжец с песьим сердцем, грязное отродье,
Тебя в свинарнике зачал сатир,
Скакавший вперегонки с жирным хряком.
Ты брошен был коровницей в навоз,
Где пьяный царь сблевал на недоноска,
А после подобрал его по пьяни,
Увенчанного желчью и дерьмом.
Из глаз моих ты вынь свое лицо,
А из ушей – все лживые слова,
Засунь ты их себе обратно в глотку.
Я в голос сладкой лжи твоей поверил,
Звучавший из утробы этой лживой.
Ты выплюнь в море скверный свой язык,
Пусть рыб он учит лгать; вынь воздух свой,
Которым ты мой воздух отравляешь,
И задохнись в зловонии своем.
О море. Небеса. Безглазый камень.
Ногою собственной к земле прикован
И собственною глупостью сражен,
Лежу на солнце, а передо мной
На расстоянии стрелы полета
Маячит то, что я бы растоптал.
Ты послан у стервятников отнять
То, что стервятникам он прежде бросил.
На новой службе подхалим-слуга
Ждет, что приманка в сеть затащит рыбу,
Чья вонь одним лишь коршунам по праву,
А рыба коршунам простить не может,
Что коршунам другим она досталась,
Хоть рыба эта все еще воняет,
Ловца дурного не смущает вонь,
Ведь пользуется он хорошей славой,
А без улова он уж не рыбак.
Всего зловонней собственная падаль,
Хотя ее зловония не слышишь.
Еще мне сделай милость, сын Ахилла,
Коль ты и в этом не солгал, а судя
По милостям твоим – ничейный сын.
Ты отнял лук и стрелы, а теперь
Возьми и грудь – колчаном для стрелы.
Твоей добычи часть мне одолжи,
Ограбленному уступи хоть малость
Длиною в путь меча от кожи к сердцу,
Потом железо вынешь из груди –
Смолчит свидетель твоего позора –
И сообщи сообщникам твоим,
Всем этим грекам, первому – итакцу,
Ведь он тебе всех ближе и родней,
Поскольку отнял у тебя наследство,
И всем своим потомкам сообщи,
Коль семя сохранит тебе война
И хватит мира, чтоб его посеять,
Что умер Филоктет, глупец великий,
На Милосе рожденный, что погиб он,
Дурак из дураков, поверив греку,
Что стал колчаном для своей стрелы,
Что смертью пал от собственного лука,
Что сам просил он расстрелять себя,
Что эту просьбу выполнил глупец,
Приплывший на пустынный остров Лемнос,
Где их обоих обуяла глупость,
Что этот остров, красный камень этот –
Для дураков и коршунов приют.
Здесь пожирают коршунов глупцы
И попадают на обед к обеду.
Не надо хоронить мой труп в земле
Чужой или своей, я не хочу,
Чтоб прах мой с вашим прахом рядом лег,
Когда могилу камнепад разрушит.
Не надо труп мой на костре сжигать
И по ветру разбрасывать мой пепел,
Я не хочу, чтоб с вашим он смешался.
Не надо коршунам меня бросать,
Ведь коршуны так любят мертвечину.
И рыб кормить не надо мной. Вдруг рыба

Еще от автора Хайнер Мюллер
Миссия

Хайнер Мюллер обозначает жанр этой пьесы, как воспоминание об одной революции. В промежутке между Великой французской революцией и приходом Наполеона к абсолютной власти, на Ямайку с миссией прибывают трое – сын местных работорговцев Дебюиссон, бретонский крестьянин Галлудек и темнокожий Саспортас. Они приехали, чтобы вести подпольную агитационную деятельность и принести революционные идеи на рабовладельческий остров. К сожалению, через год после начала их деятельности, не принёсшей масштабных успехов, к власти приходит Наполеон и их деятельность должна быть свёрнута… Вся пьеса написана в особом авторском стиле, напоминающем лихорадочный сон, действительное воспоминание, смешивающееся с символическими и абсурдными образами.


Геракл-5

Геракл в пьесе Хайнера Мюллера скорее комический образ. Прожорливый и тяжёлый на подъём, он выполнил уже 4 подвига. И вот к нему приходят два фиванца, чтобы просить его о пятом. Он должен отчистить авгиевы конюшни. Весь его подвиг, знакомый нам с детства по героическим описаниям, показан в пьесе, как трудная работа вполне реального человека. Которому не хочется этим заниматься, который всё время находится во внутренней борьбе, чтобы уговорить себя работать дальше. В какой-то момент он даже хочет выдать себя за другого, отречься от своего героизма.


Гораций

Главный герой этой экспериментальной пьесы Хайнера Мюллера – Гораций. Он избран, чтобы представлять Рим в сражении с городом Альбой, когда было решено, что исход сражения решится в битве двух воинов, по одному с каждой стороны. Против него выступает жених его сестры. Гораций побеждает и, хотя мог этого избежать, жестоко убивает последнего. Когда он возвращается в Рим как победитель, то его сестра, вышедшая на встречу, бросается к его окровавленным трофеям и оплакивает своего погибшего жениха. Гораций воспринимает это как измену и убивает её.


Маузер

Экспериментальная пьеса Хайнера Мюллера является вольной вариацией сюжета знаменитого романа Михаила Шолохова «Тихий Дон». Написанная единым потоком, где реплики есть только у некоего героя и хора, перед нами в постоянно повторяющихся репликах разворачивается страшное и кровавое полотно революционных и постреволюционных лет. Человек, который проводил чистки в Витебске и делал всё ради дела революции, светлый образ которой он нёс в себе, оказывается осуждён той же властью, которой он истово служил. И вот уже он объявлен преступником, и вот уже он должен предстать перед ответом и готовиться к смерти.


Переселенка, или Крестьянская жизнь

В этой масштабной пьесе Мюллер создаёт насыщенную картину жизни немецких крестьян после второй мировой войны, которые оказываются в ГДР. Новая жизнь, новые законы и новая идеология вносят свои коррективы во всё. При том, что послевоенные годы стран, победивших во второй мировой войне ярко проиллюстрированы, а Италия достаточно быстро достигла расцвета легендарного неореализма, послевоенная сельская жизнь обеих Германий нам слабо известна. Именно здесь, в этих странных, но хорошо знакомых по советским временам нотках, событиях, отношениях и кроется привлекательность этой пьесы для отечественного зрителя.