— Чудненько, чудненько, — проговорила Катерина Ивановна, закрыла кастрюлю, вытерла руки о фартук и приблизилась к Ирине Михайловне.
Ирина Михайловна вылила воду в корыто. Пар облаком метнулся кверху.
— Господи! — воскликнула она и отскочила от скамьи. На пол полилась вода. Через полминуты лужа растеклась по кухне и подобралась к кафельной плите. Ирина Михайловна выжала мокрую тряпку над ведром, дотянулась до корыта и приподняла Федькины ковбойки. Катерина Ивановна всплеснула руками и уронила ладони на упругие матовые щеки.
— Ай-яй-яй! Как же это случилось? — она вытянула мизинец в сторону корыта, на дне которого зияла рваная дыра величиною с кулак. — Говорила я управдому, чтобы в фонаре заделали крышу железом. И потом, голубушка Ирина Михайловна, корыто лучше вешать на стену. Кстати, когда вы мне его вернете?
— Сегодня вечером, — ответила Ирина Михайловна и нагнулась. Выжатая тряпка прильнула к мокрому полу, будто торопилась впитать в себя пролитую воду.
— Но только в целом виде. Алексей Егорович едет в командировку, и я должна до его отъезда выстирать ему нижнее белье.
— Разумеется, в целом виде, — ответила Ирина Михайловна, стараясь скрыть накипавшее в ней раздражение.
— Да, но где же вы достанете корыто? — задумчиво размышляла вслух Катерина Ивановна. — Конечно, я могла бы и подождать...
— Нет-нет, — поспешно ответила Ирина Михайловна. — Раз я обещала вам вернуть корыто сегодня, я верну. — Очень не хотелось одалживаться Ирине Михайловне у педантичной соседки. Она бросила тряпку в ведро и пошла к себе.
— Федька, вставай! — Ирина Михайловна сбросила с сына одеяло. Федька подобрал колени к подбородку и что-то пробормотал во сне.
Ирина Михайловна подперла ладонью щеку и молча смотрела на Федьку. Думала она о том, что корыто достать негде, что кушетку починить некому, что Катерина Ивановна обладает талантом испортить человеку настроение деликатным обхождением. Потом мысли ушли куда-то в сторону. Она вспомнила, что муж обещал приехать в отпуск, а сам не пишет целый месяц — не случилось ли с ним что-нибудь. Она постаралась отогнать от себя мрачные мысли и пошла на кухню.
Но и на кухне Ирина Михайловна продолжала думать о Федькином отце. Она поставила на керосинку сковородку и не смотрела в сторону Катерины Ивановны, резавшей луковицу на деревянной доске и вытиравшей сгибом руки слезы с глаз. И чего он так надолго замолчал? — думала Ирина Михайловна. Все должно быть хорошо. И все-таки Волховский фронт. Пускай ломаются ножки у всех кушеток, пускай корыта пробивают камни. Лишь бы жив остался самый любимый — после Федьки — человек.
Ирина Михайловна прикрутила керосинку и взяла из стенного шкафа бутылку с подсолнечным маслом. Масла осталось мало. На донышке выпал беловатый осадок. Она вылила остатки на сковородку и высыпала на шипящую поверхность нарезанную соломкой картошку...
А Федька в это время, надев старые сандалии со стоптанными задниками, рылся в шкафу. Он перебрал несколько заготовок для рукавиц. Заготовки мать получала на заводе, чтобы заработать немного денег. Она прострачивала их на зингеровской машинке по три десятка за вечер. И каждый раз вспоминала бабушку, которая жила в Баку и прислала ей эту машинку. Матери предлагали жуткие тысячи за машинку. Но она ее не продавала. Потому что швейную машинку бабушке передала другая бабушка.
В поисках Федьки не было никакой цели. Просто ему не хотелось идти умываться — вот он и тянул время. Под руки ему попалась вязаная шапка, которую мать почти довязала. Он отложил шапку в сторону.
— Федька, — Ирина Михайловна распахнула дверь. — Что ты там делаешь? В школу опоздаешь.
— Ма, — сказал Федька, — померь-ка свою шапку. — Федька протянул Ирине Михайловне недовязанную шапку.
— Ну какой ты у меня безалаберный балбесик. — Ирина Михайловна взяла шапку и ловко натянула на волосы. Она посмотрела в зеркало, повернулась к Федьке:
— Ну как? — спросила она.
— Какая ты у меня, — сказал восхищенно Федька.
Ирина Михайловна рассмеялась.
— Помнишь, как семь лет назад ты просыпался утром и спрашивал: «Что обозначает мама? Мама обозначает друзья Федьки». Живо мыться!..
Федька фыркал в ванной и обливался холодной водою по пояс. Так ему посоветовал в последнем письме отец. Ирина Михайловна мешала ножом картошку, когда раздались четыре звонка у входной двери. В коридор с вытаращенными глазами влетел Герка Полищук. Он хотя и бежал всего лишь с третьего этажа, все-таки успел запыхаться от избытка желания выплеснуть на чью-нибудь голову ошеломляющую новость.
Герка сорвал с головы шапку и крикнул:
— Здрасьте! Бомба упала!
— Какая бомба? — удивилась Ирина Михайловна.
— Фугаска, чес слово.
— На Воздвиженке? — Ирина Михайловна по старой привычке называла улицу Коминтерна Воздвиженкой.
— Почти. Прямо у наших ворот. Асфальт разбила вдребезги.
— У вас сковородка подгорит, — Катерина Ивановна вышла из кухни. — Что ты там придумал на этот раз, Герман? Я не слышала взрыва...
— В том-то и дело, что не взорвалась, — ответил Герка. — Большой Кисловский перегородили и никого не пускают. Может, в школу с Федькой не поедем? — со слабой надеждой предположил Герка и шмыгнул носом. Понимала бы эта кикимора в бомбах. Просто не сработал взрыватель.
