Федька с бывшей Воздвиженки - [2]

Почему-то все хорошее кончалось быстро, а плохое тянулось и тянулось. Сережка Сидельников сказал, что у Федьки безвольный подбородок. У самого Сережки полукруглый подбородок выдавался вперед, как у Джека Лондона. Федька завидовал другу, обладавшему этим главным признаком сильной воли. Он выдвигал нижнюю челюсть и мог проходить так неделю или две. Но воли не прибавлялось. Анна Васильевна — учительница русского языка — говорила, что в жизни всегда есть место подвигам. Эти слова Федьке понравились. Тем более что придумала их не Анна Васильевна, а кто-то из писателей. А на деле? На деле война длилась больше года, и Федька вынужден был ходить в школу, как все мальчишки. А подвиг — это всегда не как все.

В прошлом году, когда немцы подошли к Москве, школы закрылись — в них разместились госпитали. Время пролетело быстро потому, что Федька не учился. Летом он жил у тетки на Клязьме и целыми днями дежурил возле колодца. Охранник из службы противовоздушной обороны сказал, что немецкие шпионы могут отравить воду. Но шпионы вредили в других районах, так писали в газетах. Осенью Федька перебрался на Дмитровское шоссе, где жила подруга матери. Он убегал за пустырь и вместе со взрослыми рыл противотанковые рвы, помогал ставить «ежи» из сваренных обрезков железнодорожных рельсов, насыпал песок в мешки, предназначенные для укреплений вроде баррикад.

Немцев под Москвою разгромили, и Федька нашел себе другое дело: вместе с Сережкой Сидельниковым и Геркой Полищуком собирал на крышах домов осколки от зенитных снарядов. Мальчишки понесли их однажды в лавку утильсырья на Малой Бронной. Передышку сделали у памятника Тимирязеву — каждый нес не меньше десяти килограммов. Памятник великому борцу и мыслителю тоже пострадал от войны — фигуру ученого снесло взрывной волной. Его сразу же водрузили на место, и об этом напоминала только щербина на краю гранитного одеяния великого мыслителя. Федька мечтал о том, что из собранных ими осколков отольют бомбу, и бомба эта обязательно попадет в какую-нибудь статую Гитлера, а может, даже и в него самого. Но приемщик утильсырья считался не с желаниями мальчишек, а с разнарядкой: он принимал только цветные металлы в чистом виде. Откуда ему было знать, что из осколков отольют новую бомбу? «Осколков не беру», — услышали ребята, и добросовестный приобретатель мелкого тряпья и медных трубок закрыл окошечко на ржавый крючок. Небось воров боялся. А чего боялся — непонятно: никто бы не польстился на его тряпки. Разве что только на медные трубки, из которых можно смастерить самопалы.

Еще вспомнил Федька, как они с Геркой хотели работать в пожарной команде, чтобы ночами дежурить на крыше военторга. Герка побожился, что устроит это дело через тетю Олю. Тетя Оля была записана в пожарную добровольную дружину. Герка уже знал, то зажигалки тушат песком, а не водою. Потому что сплав, из которого делали бомбы, хорошо горел в воде. «Только через мой труп», — ответила тетя Оля самоуверенному племяннику, мечтавшему защищать родной дом от пожара.

До войны тетя Оля была балериной. В октябре сорок первого года театральная труппа, в которой она работала, эвакуировалась. Тетя Оля не захотела расставаться с Москвою, где прожила всю жизнь, и осталась в осажденной столице вместе с Геркой. Федькина мать помогла ей устроиться на завод в Филях. Чтобы племянник не носился целый день сломя голову без присмотра голодным, она прикрепила Герку к заводской столовой и заодно перевела его в филевскую школу, где учился и Федька.

В Филях-то Федька и Сережка познакомились с Сашкой Стародубовым. Федька ходил с Сережкой по базару, им надо было купить молока. К ним, опираясь на костыль, подошел парень в гимнастерке. Он посоветовал им взять молока у одиноко стоявшей старушки: «Много сливок и ни одного стакана воды», — сообщил им Сашка.

Ребята разговорились и пошли вместе во Дворец культуры смотреть фильм «Она защищает Родину». Сашка в течение полутора часов сидел не шелохнувшись и ни разу не взглянул ни на Федьку, ни на Сережку. А когда в зале зажегся свет, Федька увидел огромные Сашкины глаза и побледневшие губы, шептавшие: «Я бы их тоже всех танками передавил».

Потом они шли по парку, где сквозь деревья белели стены павильона с облупившейся краской. Из павильонов неслись крики веселившейся малышни.

Сашка рассказывал:

— В кино не так страшно. Я в жизни все это видел. Мы тогда попали в окружение. Немцы бросили на нас танки. Подбили мы их немало. У меня аж плечо от стрельбы онемело. Отдача от противотанкового ружья знаете какая? Не то что от винтовки. Патроны кончились, а немцы все лезут и лезут...

Сашка рассказывал быстро, словно боялся, что не успеет сказать всего. Лицо его пошло красными пятнами, в глазах появился сухой блеск.

— Глядим с командиром отряда, а справа, метрах в пяти от нас, танк уже на окоп наехал. Кружит на месте. Смешал двоих наших ребят с землей. Поглядел вперед, а передо мною лязгает гусеницами громадина и прямо на нас. Говорю командиру: «Отвоевались». Земля дрожит. Окоп осыпаться начал по краю. Прижались мы с командиром друг к другу. Смотрит он на меня и тихо говорит: «Шурик, а голова-то у тебя спереди седеет...» Федька посмотрел на Сашкин чуб и увидел седую прядку сбоку. — А я-то тоже каждую волосинку вижу у него. Смотрю — и он тоже так медленно-медленно седеть стал. Вы, говорю, тоже совсем белыми стали... — Сашка замолчал и отвернулся.