Федька с бывшей Воздвиженки - [17]

Федька заглянул в кастрюлю, стоявшую на подоконнике. На дне еще оставался калмыцкий чай. И ему вспомнилось, как во рту стало противно, словно от сладкого калмыка, когда Вовка Миронов предал Сашку. Наверное, и Сережка себя тоже так почувствовал — иначе ему бы не удалось пустить через зубы струйку, как пускал ее Витька.

Ну и пусть, что Сашка всех обманул. Обидно не это. Обиднее всего было то, что Сережка на переменках всегда ходил только с Сашкой и никогда не глядел в сторону Федьки. Конечно, такого дружка себе подцепил — фронтовика и героя, не ровня Федьке.

Прямо книгу про такого садись и пиши. Променял старых друзей на нового и получил то, что заслужил. Так тебе и надо, скрипач-художник!..

Федька снял сапоги, залез на кровать, открыл отдушину и подставил ладонь к квадратному отверстию. В пальцы мягко ударился теплый воздух. Вечером Федька слушал, как из отдушины неслись голоса. А сейчас было тихо.

Герка еще не вернулся домой — он задержался в школьном физическом кабинете. И Федьке нечего было делать. Он надел сандалии и полез в шкаф. Рука наткнулась под ворохом белья на небольшую картонную коробку. В коробке лежали фантики. Федька вспомнил, что он спрятал их сюда перед войной. Здесь лежали и белые раковые шейки с красными в темных поперечинах раками, и салатного цвета «Бенедиктин» с зелеными полосами, и «Грильяж» с золотистыми белками на зеленом фоне. А главное — блестящие яркие фантики от латвийских конфет. Эти конфеты появились в Москве в конце сорокового года. Ценились фантики от них больше всего. Во-первых, буквы были напечатаны латинским шрифтом, так что можно было их считать заграничными. Во-вторых, рисунки на твердых блестящих и плотных бумажках — разноцветные, яркие и ни на что не похожие. Недаром отец называл их «фантики-элефантики».

Федька засунул коробку в ящик и подумал, что когда-нибудь отдаст эти бумажки Сережке — пусть вспомнит о том, как они дружили до войны. Пусть вспомнит, как они познакомились: Федька подобрал у своего подъезда рисунок и сразу узнал на нем лицо Петра Первого. «Вот здорово!» — сказал Федька Герке. «Это я нарисовал», — послышалось сверху. Они задрали головы и увидели, что с третьего этажа на них смотрит мальчишка. «Врешь!» — сказал Федька. «Приходите, посмотрите», — сказал тогда Сережка. Федька никогда не обманывал Сережку и всю жизнь не будет обманывать. Но когда Сережка это поймет, будет поздно. Он придет после войны к Федьке. Федька нажарит картошки, купит четыре батона белого хлеба, сварит калмыцкий чай с молоком и поставит все это на стол. Они заморят червячка, напьются чаю так, что вспотеют и расстегнут ремни. И Сережка признается: «Ошибался я в людях, Федор. Все меня предали. Только ты остался верен мне до конца. Но я этого, разумеется, не заметил. Вот как». Ну что ты, скажет Федька. Какие пустяки. Не стоит вспоминать. Хорошо, что хоть сейчас понял. Лучше поздно, чем никогда. Я на тебя зла не держу. Айда на коньках кататься. И они привернут к валенкам коньки, возьмут железные крючки, выбегут в Большой Кисловский, поймают на перекрестке полуторку, зацепятся за борт крючком и будут мчаться так, что ветер в ушах засвистит. И Герка тоже будет рядом с ними. И втроем они, увидев милиционера, будут чапать от него во все лопатки в ближайшую подворотню, чтобы через десять минут снова мчаться вслед за грузовиком по заснеженной мостовой...

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Идочка. Щеки ее зарумянились, на концах косичек голубели бантики. Шелковый пионерский галстук был закреплен металлической застежкой. Федька так и не успел купить такую застежку в магазине. На ней был изображен красный костер, а сверху — черным контуром — серп и молот. На Идочкины виски падали пушистые локоны. Они тоже очень нравились Федьке.

— Фека, — сказала Идочка, — ты прочел «Трех мушкетеров»?

— Прочел. — Федька достал из портфеля книгу и отдал ее Идочке.

— Ты чего делаешь? — спросила она.

— Ничего.

— Пойдем ко мне.

— Неохота.

— У меня никого нет. Папа уехал в командировку, а мама ушла к подруге и сказала, что придет поздно.

— Тогда другое дело.

Федька вошел в Идочкину комнату, посередине которой лежал огромный ковер. Федька ступил на него, и ноги потонули в ворсистой поверхности. Федьке очень нравилось, что ступни, когда он шагал по ковру, незаметно расползались в стороны.

— Садись, — сказала Идочка и показала на кресло, стоявшее у окна. Федька посмотрел на сирен, прибитых к торцам подлокотников. Об этих мифических полуженщинах-полуптицах он прочел в одной книге. Оттуда он узнал, что сирены хотели погубить Одиссея, когда тот плыл к себе на родину. Сирены с плотно прибитыми к бокам подлокотников крыльями были обнажены по пояс. Их массивные когтистые лапы упирались в сиденье. Уж лучше бы отклепали этих страхолюдин и сдали в утильсырье, подумал он, а приклепали бы, скажем, кентавров.

Федька сел на вертящийся стул.

— Чаю хочешь? — спросила Идочка.

— Хочу.

Идочка достала пузатую синюю баночку и высыпала на ладонь чай. Федька взял с подоконника чайник, и Идочка высыпала в него остатки заварки.

Пили они с Федькой чай внакладку и заедали печеньем «Коровка».